Происхождение Мглинского дворянства и методы управления крестьянами края

 Оглавление

 

Польская шляхта, казацкая старшина и ее уряды2

 

Старшина как класс и ее шляхетские амбиции. 13

 

Распространение великорусских порядков и обретение старшиною дворянства. 21

 

Владелец д. Луговец - «потомственный» дворянин Белецкий-Носенко и его родословная. 30

 

«Священное право» власти помещика и методы управления имением в д. Луговец. 36

 

Забота о доходах, проступки и наказания крепостных. 42

 

Становой пристав мглинской полиции и Носенко. 50

 

Источники и литература. 56

 

Польская шляхта, казацкая старшина и ее уряды

 

Великий переворот 1648 г. снес шляхту Речи Посполитой с лица Малороссии. Однако малорусская шляхта в самое непродолжительное время появляется снова. Одновременно с тем, как начинают приходить в равновесие возбужденные переворотом общественные сословия, начинается и процесс новообразования малорусского дворянского класса, который в большей части его родов является прямым преемником Малороссийской казацкой старшины времен Гетманщины (1648-1782), вышедшей, главным образом, из казацкой общины Войска Запорожского.

 

 

 

Левобережная Малороссия 1654 г. на карте современной Украины

 

Лишь незначительное число Малороссийских дворянских родов принадлежит к потомству «шляхты», жившей в Черниговщине и Стародубщине еще до Хмельницкого. В основном это были небогатые шляхтичи православного вероисповедания, поддержавшие восстание и перешедшие на сторону Хмельницкого.

 

«В том году (1652) знову по городах, – говорит Самовидец, – много панов пропало, которые на свои маетности понаездили были, бо знову оных их поспольство позабивало...».

 

«Позабивал» народ польских панов в тех местах, откуда уходило коронное польское войско. Тот же Самовидец говорит, что «того же часу (после поражения поляков под Батогом) из Севера, т.е. из Стародуба, Почепа, Мглина, Дрокова, жолнеров выгнало поспольство самих тех городов, много оных погромивши». А после жолнеров «погромлены» были здесь, конечно, и польские паны.

 

Относительно левобережной Малороссии известно лишь три – четыре универсала Хмельницкого, выданные в 1656 году Юрию Бакуринскому, Лаврентию Бороздне, Рубцам на их «маетности», причем в универсалах о шляхетстве этих лиц вовсе не упоминается, а говорится, что универсалы выдаются «за службу» их «Войску Запорожскому». Не говорится в этих универсалах и о «подданных», живших в перечисляемых при этом универсалами маетностях.

 

Есть, впрочем, универсалы, данные Хмельницким на земли и шляхте. Но в одном из них говорится, что гетман позволил «шляхте, якую Бог всемогущий до Войска запорожскаго наклонил, маетностей и грунтов их власных уживать, як издавна они уживали». То есть гетман утверждает земельные маетности за той шляхтою, которая вошла в состав Войска. Известен еще универсал Хмельницкого, выданный без такой оговорки, Мартыну и Федору Воронам (сентябрь. 1656 года) на стародубские села, где значится: «маючи взгляд на панов Мартина и Федора Воронов, шляхту, подалисмо оным в поссесию села» и т. д.  Здесь нет уже службы Войску Запорожскому, а одна только милость гетмана к шляхетской семье... Но нет ни слова и о праве Ворон на труд крестьян.

 

В Северщине, до Переяславской Рады, громадные земельные пространства принадлежали полякам, захватившим их преимущественно после Деулинского перемирия 1618 г. Значительнейшими владельцами тут были: Николай Абрамович (Мглин с окрестными селами), Александр Песочинский (Погар, Новгород-Северский, Глухов, с селами), Адам Казановский (местечко Мена с селами), Адам Кисель (местечки Носовка и Кобыжча), Юрий Оссолинский (местечко Батурин, г. Конотоп), Николай Потоцкий (местечко Веркиевка), Борис Грязный (села Ушня, Воловица, Степановна), Юрий Калиновский, во владении которого около Чернигова было более 30-ти «весей»). Причем и из этой шляхты многие бежали отсюда во время народного восстания в 1648 году на правый берег Днепра и оттуда уже не возвращались.

 

Небольшое число русских привилегированных землевладельцев жило на Стародубщине еще исстари, так как лесной характер местности обеспечивал здешнее население от татарских разорений, что и дало возможность стародавним землевладельцам отчасти сохраниться. Так революция Хмельницкого застала в Северицине два стародавних рода – Бороздн и Рубцов, которые владели здесь обширными имениями еще и при московском владении. После Деулинского перемирия (1618 г.) эти имения утверждены были за ними и польским правительством.

 

 

Бороздна Николай Петрович в 1848-1862 годы был Черниговским предводителем дворянства, а собиратель народных песен  и музыкальный педагог Александр Иванович Рубец (1837-1913) позировал в качестве модели для образа казака к картине Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану«. Профессор А. И. Рубец преподавал в Санкт-Петербургской консерватории, после потери зрения поселился в Стародубе, где и похоронен.

 

Из мелкой шляхты можно назвать Сулим, Байдаковских, Пироцких, Добронизских, Богушей, Кисель-Загорянских....

 

«Генеральное следствие о маетностях» 1728 – 1730 гг. называет целый ряд сел, остававшихся за шляхтой. Это были шляхтичи присягнувшие в январе 1654 г. на верность Алексею Михайловичу, который обещал оставить их «в своих шляхетских вольностях, правах и привилеях» и «добра иметь свободно, как и при польских королях бывало». Но они не только не могли возвратить былого командующего положения шляхты в Малороссии, но и удержаться в качестве отдельного сословия. Эта шляхта вошла в состав казачества и быстро растворилось в нем.

 

При Выговском шляхта, несомненно, еще существовала, это видно из его договора с поляками, по которому гетману предоставлялось право избрать в каждом полку по ста человек, для возведения их в шляхетское достоинство, но в позднейших статьях, писанных при избрании других гетманов, упоминания о правах и привилегиях шляхты уже отсутствуют – очевидно, что шляхта эти права потеряла именно вследствие измены Выговского, защитника шляхетских интересов.

 

В договорных статьях последних гетманов уже не упоминали о шляхте; но говорили в них о старшинах, полковниках и прочих чиновниках войсковых, употребляя выражения – знатные, заслуженные люди, заслуженные казаки, владельцы, державцы. В результате, в отдельное сословие Малороссии шляхта не сложилась.

 

Старая шляхта осталась в стороне, и процесс новообразования дворянского сословия пошел так, как бы ее и не было вовсе. Скорее всего, она, частично, вошла в состав казацкой старшины, а остальная же шляхта слилась с общей массой рядового казачества. Только позже, когда совсем независимо стало складываться новое дворянство края, старая шляхта стала вытаскивать из сундуков свои залежавшиеся документы и их предъявлять.

 

Хмельнитчина, вместе с политической зависимостью, уничтожила и сложившийся общественный строй Речи Посполитой, в фундаменте которого лежало закрепощение земледельческого труда. При старых порядках право владеть земельной «маетностью» на положении неограниченной частной собственности было исключительно шляхетским правом.

 

Это же право признавалось и за казаками. Но теперь все население оказалось пользующимся тем же шляхетским правом, так что право это перестало быть исключительным.

 

Когда край успокоился, шляхта, опираясь на законное признание своих прав, начала возвращаться на земли, но земли эти оказались занятыми. Перекраивать положение на старый лад значило бы оскорбить народ в его глубоком ощущении верховного права на землю, освобожденную его кровью. На это Хмельницкий не решился.

 

В военной республике, какою стала Малороссия после Переяславской Рады, главное значение получило военное сословие – казачество и ее старшина. Из него то и суждено было выдвинуться тому командующему классу, который явился заместителем шляхты Речи Посполитой и, мало по малу присвоив себе шляхетские преимущества, а затем получил, наконец, юридическое признание своих фактических прав со стороны русского правительства.

 

«В воинской республике, – пишет Маркович в «Записке о дворянском сословии Черниговской губернии», – какою сделалась Малороссия (после революции Хмельницкого), естественно, что военное звание взяло верх над другими и что при производстве в старшины не столько смотрели на происхождение, сколько на заслуги и доблести в военной службе. Таким образом, во время войны и в продолжение войскового правления, многие из реестровых казаков, получив звание старшин, сделались владельцами имений населенных, а потомки их вошли в дворянское сословие».

 

При этом Маркович указывает, что при доказательствах дворянства были представляемы такие «свидетельства», которых «строгая историческая критика не могла признать основательными», и что потомки тех «реестровых казаков», которые получили во владение населенные имения, «вошли в дворянское сословие».

 

Первоначально, старшиною в Малороссии назывались казаки, занимавшие должности (уряды) при гетмане, в полках и в сотнях. Соответственно этим урядам, и старшина делилась на генеральную, полковую и сотенную, осуществлявших военное и административное управление.

 

Все уряды, начиная с гетмана, полковников, есаулов, сотников, хорунжих, судей, писарей и кончая городским и сельским войтом, замещались по выбору; но система выборов была совершенно неопределенна, и они часто носили довольно случайный характер.

 

Избирались уряды из среды лучших из лучших казаков, как правило православного вероисповедания, и выражали интересы общины, которая их выбрала. Казацкая старшина оказывала большое влияние на жизнь населения края, служила опорой гетману.

 

Вскоре понятие старшины значительно расширилось. Под этим именем в конце XVII и начале XVIII в. стали разуметь не только лиц должностных, но также когда-нибудь занимавших уряды, заслуженных в войске и их детей, а также и всех вообще получавших от государственной власти населенные имения.

 

В первый период после своего освобождения от Польши Малороссия и край, в частности, представляли по типу своей социальной организации военный лагерь на демократической подкладке. Равенство прав и обязанностей было полное – каждый мог занимать из неисчерпаемого запаса свободных земель столько, сколько мог захватить фактическим трудовым захватом, каждый мог участвовать в выборе уряда, начиная от сельского атамана, кончая гетманом, и каждый мог быть выбран на всякий уряд.

 

Между казаком и посполитым, между которыми в течение следующего полустолетия сформируется пропасть, лежала пока лишь легко стираемая черта незначительного различия: кто хотел и мог отправлять казацкую службу – был казаком; кто не хотел или не мог, оставался посполитым, заменяя казацкую службу отбыванием податей и повинностей: «можнейшие подписались в казаки, а подлейшие остались в мужиках». При таком строе общества – демократическом до мозга костей – не было места дворянству. И, однако, оно явилось, и явилось естественным путем дифференциации социальных групп населения края в результате их внутреннего роста.

 

 

Малорусский казак	Посполитый мужик

 

Так, гетманы старались изо всех сил подражать в обстановке своих дворов порядкам и магнатским дворам Польши, а за ними, естественно, тянулись и другие лица войскового уряда, устанавливая, таким образом, господствующий тон.

 

Примечательный пример в этом отношении нам дает гетман Самойлович, который, не удовлетворяясь своим высоким положением, пожелал улучшить родословную своих детей посредством их браков со шляхтою. Так, старшего сына Семена гетман женил на дочери Федора Сулимы, который в это время был настолько беден, что занимал незначительное место «надзирателя добр панских» (гетманских) в Конотопе, но в то же время он был несомненным шляхтичем, а значит, дочь его была природною шляхтянкой. Для младшего сына Якова гетман не нашел подходящей невесты во всей Малороссии и высватал ему «шляхтянку» из Смоленска – Швейковскую. Для единственной своей дочери Самойлович нашел жениха на Волыни, в лице захудалого князя Четвертинского. который обвенчался с дочерью гетмана уже после его ссылки.

 

Все сравнительно образованные люди тогдашнего малорусского общества, черпая свою образованность из польского источника, необходимо проникались польскими социальными идеями, в фундаменте которых были понятия «пан» и «хлоп».

 

Уже в XVII веке мы видим новых панов, грамотность которых указывает на их обучение если не в Киеве, то в Чернигове или Переяславе, где имелись «латинские училища». Среди них можно отметить семьи Апостолов, Дунин-Борковских, Бороховичей, Войцеховичей, Горленков, Есимонтовских, Максимовичей, Лизогубов, Ломиковских, Жураховских, Лесницких, Полуботков, Самойловичей, Чуйкевичей, Сулим, Рубцов, Солонин, Шуб.

 

 

Это значит, что все влиятельные и руководящие элементы общества находились под влиянием польско-шляхетских идей социального порядка. И основным фактором формирования этого нового порядка в Малороссии становится существование служилого российского дворянства, хотя и не имеющего исключительного положения польской шляхты Речи Посполитой. Этот факт становится решающим, давая направление развития Малороссии к переходу от социально демократического равенства к появлению привилегированного и непривилегированного сословий. Основной стихийной силой этого процесса становится старшина, которая, демократическим путем оказавшись около власти, должна была стать основой для формирования малорусского дворянства. 

 

Новое малорусское дворянство все целиком образовалось из войскового уряда, сначала исключительно выборного, а затем назначаемого. Столетие спустя, в конце XVIII в., когда малорусскому привилегированному сословию надо было во что бы то ни стало доказать свои права на дворянство, оно аргументировало это право так: «по древнему праву выборов, малороссийскому праву присвоенных, всякий, кто только носил на себе чин, был вместе с тем и шляхтич, а не быв шляхтичем невозможно было никому быть избираемому и иметь чин». Однако легко заметить противоречие в этом утверждении, так как тот, кто выбирался на войсковой казацкий уряд, не делался и не мог стать шляхтичем, а шляхтичи не могли выбираться на уряды.

 

Вознаграждение выбранного на уряд, по своему характеру, было такого рода, что резко оттеняло привилегированность уряда. Как известно, этим вознаграждением служили «ранговые маетности». Ранговые маетности – это земли, находящиеся в распоряжении войска и имеющие специальное назначение служить вместо жалованья войсковому уряду. К каждому уряду, или рангу было приписано точно определенное количество этих маетностей.

 

 

Урядовая повинность в Малороссии

 

Значение этого вознаграждения заключалось не в земле, а в службе и повинностях сидящего на этой земле крестьянства, которое должно было отбывать их в этих маетностях уже не в пользу всего войска, а в пользу того или другого лица из войскового уряда. Такой способ вознаграждения за службу лиц войскового уряда обусловливался исключительно необходимостью, положением вещей; но он чрезвычайно способствовал превращению лиц из войскового уряда в панское сословие.

 

С урядом было сопряжено много материальных выгод. При Богдане Хмельницком назначенный на войсковой уряд не смел получить никакого дополнительного вознаграждения за свой труд управления, кроме денег и мельниц. Но уже скоро после Богдана гетманы стали раздавать на уряды маетности – населенные посполитыми крестьянами имения. Однако казаки в этом отношении были еще свободны.

 

Впрочем, раздача эта не заключала в себе ничего иного, кроме права на обязательный труд населения, сидящего на этой земле, но права крайне ограниченного – на подданных лежало, например, «гачение» мельничных плотин, уборка сена или доставка дров на панский двор. Тот факт, что население этих земель отбывало свои повинности в пользу пана полковника или пана есаула, не должно было ничем отражаться на личной свободе земледельца, ни на его правах на землю, которая была его полной собственностью.

 

Раз, попав на уряд, урядник сохранял его неопределенное время, пока не попадал на высший или пока его не устраняли за злоупотребления. Иногда он оставался на уряде до самой своей смерти. Естественно было стремление передать свой уряд близкому человеку или по наследству.

 

Вместе с урядом переходили по наследству и урядные маетности. Скоро, впрочем, населенные имения стали раздаваться не только лицам, занимающим в данный момент уряды. Из рядов казачества стали выдвигаться люди заслуженные, влиятельные – так называемое, «значное товариство». Гетманы давали им населенные имения «до ласки войсковой», т. е. до тех пор, пока они находили это нужным. Очень часто населенное имение в руках таких лиц оставалось продолжительное время, до смерти, а иногда переходило и по наследству, хотя гетман имел право отобрать его в любое время.

 

Если умирал владелец недвижимого имения, оно должно было снова поступить в распоряжение гетмана и могло быть отдано какому-нибудь другому лицу из знатного товариства. Но у умершего, могли остаться жена, дети – и гетманы стали брать «под свою протекцию и оборону» подобные осиротелые семьи. Действие сотенного и полкового урядов и судов на них не распространялось. Члены семей, взятых под гетманскую «протекцию», впоследствии стали называться бунчуковыми товарищами. За ними оставлялись обыкновенно и все имения, находившиеся во владении отца, службу которого признавались способными нести его сыновья. Постепенно в Малороссии образовывался класс, владевший населенными имениями. Он то теперь и стал называться старшиной.

 

Таким образом, малороссийскому народу не суждено было удержать первоначальное демократическое равенство, полученное в результате восстания Хмельницкого, и основным фактором в уничтожении этого равенства стал уряд. По самому своему существу он был привилегирован. Лица уряда необходимо должны были освобождаться от тяготеющих на всем остальном населении служб и повинностей, они были необходимо выше среднего уровня массы по образованию, они стояли выше среднего уровня и по материальной обеспеченности, так как избирались на уряд люди более свободные от гнета насущных потребностей, да и сам уряд соединялся с вознаграждением, которое выдвигало пользующихся им лиц из общей массы.

 

В основание процесса легли ранговые маетности. С одной стороны, панство лишало свободных земледельцев их земли и свободы; с другой, садило свободных, но безземельных людей, по договору, на свои пустые земли, а затем прикрепляло их к этой земле.

 

Итак, закрепощение населения шло двумя путями. С одной стороны, посполитые, свободные землевладельцы, лишались понемногу и прав на землю, и личной свободы; с другой, лично свободные, но безземельные люди, садившиеся по договору на владельческие земли, также теряли свои права свободных людей.

 

Знаменитый указ Екатерины II от 3 мая 1783 г. окончательно прикрепил малороссийских крестьян к земле, слив оба эти течения в одно. Императрица повелевала:

 

«Для известного и верного получения казенных доходов в наместничествах Киевском, Черниговском и Новгород-Северском, и в отвращение всяких побегов к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей, каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней последней ревизии написан, кроме отлучившихся до состояния сего указа».

 

Теперь уже нельзя было разобрать, кто происходил от крестьян-собственников, кто от вольных людей.

 

Уряды удерживались в известной группе семей, составлявших своего рода аристократию. Если назначение свыше и вводило сюда иногда совсем чуждые элементы, то редко случалось, чтобы совсем выпускали уряды из рук семьи, не запятнавшие себя ни политической изменой, ни бестактностью поведения по отношению к власть имеющим, чем предки малорусского дворянства, по-видимому, не склонны были грешить.

 

Следовательно, большинство дворянских родов края это потомки не шляхты, существовавшей еще в Речи Посполитой, а Старшины, выдвинувшейся из рядового казачества. Таким образом, хотя малорусский народ был свободен и между посполитством и казачеством не было резкого разграничения, но на самом деле казачество получило преобладающее значение – все должности, все уряды замещались только казаками. Военная организация Запорожского казачества легла в основу Малорусского гражданского строя.

 

 

Старшина как класс и ее шляхетские амбиции

 

А. М. Лазаревский, посвятивший десятки лет добросовестного труда детальному выяснению фактической стороны происхождения большей части малорусских крупных дворянских родов, доказал, что малорусское панство выросло на всяческих злоупотреблениях своею властью и положением. Насилие, захват, обман, вымогательство, взяточничество – вот содержание того волшебного котла, в котором перекипела более удачливая часть казачества, превращаясь в благородное дворянство.

 

Непривлекательный вид мироеда являет собою пан, когда он, как например, отец Даниила Апостола в дорогой год дает деньги нуждающимся, которые берут их, «чтоб деток своих голодною смертию не поморити», и затем отбирает землю за эти деньги. Или как Терновский, Лизогуб отнимает землю за долг, напитый в гостеприимном панском шинке. Или как Гамалея – «привозит в село горелки и всякого яствия», сбирает народ, в том числе «старинных людей», всех чествует и «под веселую мысль» просит, чтоб уступили ему «общевольную дубраву». В результате, Гамалея приобретает землю почти даром.

 

В нашем крае Иван Есимонтовский разбогател скуплей вокруг Мглина грунтов и был избран сотником, несмотря на то, что был неграмотным. Иван, став сотником, расширил земельные владения и в самой Симонтовке, прежде всего, за счет скупки земель у местных казаков, что он продолжал делать и после того, как оставил сотничий уряд. Причем в купчих называется то «паном», то «казаком». В 1729 г. сын Ивана Есимонтовского Алексей писал:

 

«с. Есимонтовку еще за держави полской, Федор, покойный дед мой, заводил и сам в оном (селе) живучи, также на своем грунте, несколько бобылей осадил. Потом, отец мой Иван Есимонтовский также несколько бобылей прибавил и прикупил у казаков тамошних грунту. А тяглыми людми восми двориками, на пяти чвертках поля жиючими, за владения полского владел сначала як и всею Мглинщиною, с городом Мглином, п. литовский воевода троцкий Николай Абрамович до Хмелницкого войны. Когда гетман Б. Хмелницкий с казаками, в яком чину дед мой и отец найдовалися, из Украины выбил ляхов, стала быти вся Мглинщина во владении гетманском и – оные восемь двориков в том же заведованю войсковом найдовалися... А в 1713 г., полковником Лук. Жоравкою ствержена в мое владение».

 

Поставленный Скоропадским мглинский сотник Максим Бороздна сразу начал заводить в сотне небывалые порядки. Завёл в своей сотне муштру на шведский лад, требовал от жителей волости колядовать (один из видов тех поборов казацкой старшины, когда за поздравление с праздником поздравляемые должны были благодарить сотника разными подарками), использовал по отношению к ним физическое насилие.

 

В жалобе мглинских казаков на своего нового сотника, поданной почти вслед за его назначением, читаем: 

 

«Скоро зоставши сотником, почал Бороздна козаков муштру учити и досель не престаючи того; заказал был всем куреням, жебы мушкеты козацкие на флинты строем шведским были переробленни. И так мезерное козацство в самую голоднечу прошлого року, з многих куреней тот его указ исполняти, остатнее свои злидне збиваючи, мусили... По волости часто проезжаючи, якоби коледовать, а болш для того, щоб кого удрать, як в селе Дрокове: многих позавешовавши в тин, своими руками бил; также и в Овчинци селе, около Покрова Пресв. Богородицы, тое ж чинив, навет за тую ж колядку и дякови церковному Грицку досталось киями добре...»

 

Несмотря на жалобы мглинчан, гетман уже в 1716 г. утвердил за Бороздной «для спокойного владения и послушания» с. Лопазну, находившуюся до того в ведении мглинской ратуши. Но так как «урядовая маетность» была не крепка, то Максим Бороздна, чтобы утвердиться в Лопазне, стал употреблять общий для того времени прием – он стал скупать земли у лопазненских казаков при помощи своего влияния, как сотника.

 

Конечно, все это были действия, с одной стороны, не предусматриваемые уголовными законами, с другой стороны - не только не порицаемые, но может быть и одобряемые общественным мнением своей социальной группы. Можно думать, что и здесь новые паны находили себе поддержку в атмосфере того же снисходительного общественного мнения своего класса. Иначе трудно объяснить себе ту массовую беззастенчивость, с какой действовали эти люди, не сплошь же лишенные нравственных инстинктов разумения добра и зла. 

 

К концу XVII столетия класс казацкой старшины был уже довольно значителен и экономически силен. Земля в Малороссии служила главным источником богатства; поэтому старшина и направляет свое внимание на приобретение земли в собственность. В то самое время тяжесть повинностей и ряд других причин побуждают казаков и посполитых продавать свои земли, которые старшина скупает повсеместно. «Скупля» эта принимает такие широкие размеры, что грозит полным обезземелением казачества и посполитства. Правительство неоднократно принимало меры, чтобы остановить или уменьшить ее, но безуспешно.

 

Погоня за землей вызывала и целый ряд злоупотреблений со стороны старшины – насилий, обманов, захватов. Покупая земли, покупщик удерживал их за собой и тогда, когда переставал владеть селом. На прежних своих землях посполитые сидели уже в качестве подсуседков.

 

В книге Романовича- Славатинскаго «Дворянство в России от начала XVIII века» изложены главные черты из тех методов, с помощью которых казацкая старшина, «вспомнив артикул Литовского Статута» (против которого ранее боролась), и «принимая на себя вид благородства», сначала стала превращаться в шляхетство, а затем в 60-х годах ХѴIII века стала стремиться «к укреплению шляхетской чести на ея пристойной степени» и «к соединению с российским дворянством, яко равная с равным».

 

Чрезвычайная быстрота, с какой пошел процесс, объясняется, кроме связи с русским государственным организмом, уже имевшим развитое крепостное право, и тем фактом, что представители старшины были одновременно и администраторами и судьями – одним словом, полновластными правителями того же самого населения: между посполитым и паном полковником или сотником не было никого.

 

Мало-по-малу паны начали толковать универсалы и грамоты на ранговые или жалуемые маетности не в первоначальном смысле права на распоряжение известным количеством труда населения, сидящего на этих землях, а в смысле полного права собственности и на самую землю. Встречные права посполитых, иногда также утверждаемые законными документами, правда в большинстве случаев лишенные юридических закреплений, теряли перед этими универсалами и грамотами всякое значение. Таким образом, быстро, без резких насилий, без всяких решительных мероприятий со стороны законодательной власти, свободные земледельцы превращались в зависимых.

 

Этот процесс стал естественным образом распространяться не только на посполитых, но и на рядовых казаков.

 

«Мы купили себе козацкие плецы для житья и хотели козацкую службу служить, так як и отец наш, но понеже тое село было за разными панами полковниками Чернеговскими в подданстве и нельзя было так сильной власти противиться, ибо не токмо нам невозможно было, але в некоторых маетностях и зажилые старые козаки подвернены были в подданство, а другие в боярскую службу, того ради мусели усиловне отбувать подданскую повинность», - так жалуются одни из массы казаков, обращаемых в подданство.

 

Обезземеленного казака пан принимал к себе подсоседком, оставляя его жить на той же самой земле, которую он уже обратил в свою собственность; а потом принуждал его к повинности наравне с подданными, угрожая в противном случае выгнать со двора. Архивы Малороссии переполнены жалобами казаков на панов, обративших их из казацкой службы в «послушенство».

 

Русское правительство довольно рано обратило внимание на эти действия войскового уряда, в которых видны злоупотребления, вредящие государственным интересам – вместе с запрещением скупли казачьих земель, запрещалось и обращение казаков в подданство. Но судьба и тех и других запрещений была одна и та же. 

 

В 1728—1730 гг. было произведено генеральное следствие о всех населенных имениях, проверены все права на них владельцев и населенные имения признаны их полной собственностью. К тому времени уже ярко обозначились следы закрепощения старшиною посполитых крестьян в населенных пунктах края.

 

Несомненно, что казацкая старшина совершила много грехов перед малороссийским народом, пока нажила те земельные богатства, которые дали ей возможность стать сначала «панами», а потом и «дворянами», но несомненно и то, что одно материальное богатство не дало бы возможности этой старшине так легко пройти в ряды русского дворянства, как это случилось.

 

Другим фактором превращения старшины в шляхетское сословие стало образование. К этому времени старшина насчитывала в своих рядах немало уже людей хорошо образованных, учившихся даже за границей. В Польше и Западной Европе они усваивали себе понятие о своей привилегированности.

 

Дети крупной старшины времени Мазепы получают образование почти исключительно в Киеве и, судя по их частной переписке, представляют собою людей вполне образованных. Близкое знакомство с местною богословскою литературою, с латынью, практическое знание польскаго языка – были главными признаками этого образования. Такие люди, как Николай Ханенко и Яков Маркович, учились в Киеве как раз во время гетманства Мазепы.

 

Вся Старшина, которая при Мазепе и при Скоропадском приобрела себе материальное обеспечение путем получения маетностей, затем устроенных и увеличенных разного рода насилиями, при Апостоле окончательно составила из себя группу, которая могла быть названа «высшим» сословием. У этой старшины были маетности с широким правом на крестьянский труд. Эта старшина располагала образованием и образованием во всяком случае большим, чем то, которым располагало тогдашнее великорусское общество.

 

Д. П. Миллер в статье «Превращение казацкой старшины в дворянство» последовательно рассказывает о тех обстоятельствах, при которых произошло превращение казацкой старшины в новую шляхту. За сто лет (1654-1764), говорит Миллер:

 

«внутренняя жизнь малорусского общества проходила, можно сказать, совсем изолированно от внешних воздействий. Великая Россия вовсе не навязывала Гетманщине своего общественного строя и вообще мало влияла на внутренний строй Гетманщины, по крайней мере до половины XVIII века. Гораздо большее влияние должна была оказать Польша – она передала Гетманщине свои шляхетские и крепостнические традиции, свою культуру и, главнее всего, свои шляхетские законы. Само собою понятно, что такого рода внешних воздействий недостаточно для того, чтобы среди общества, настроенного, по-видимому, вполне демократически, вызвать особый привилегированный, господствующий над массою класс. Зародился он сам, без внешних влияний, зародился, очевидно, потому что в самом этом обществе были условия, вызывающие ею появление на свет».

 

По мнению Д. П. Миллера, в Малороссии образовался привилегированный класс из «малорусского пана», который выбился из среды рядового казачества, благодаря тому, что он в одно и то же время был и судья, и администратор, и военачальник...

 

«Процесс совершался быстро. Мало по малу, выделившиеся из среды простого казачества казацкие начальники присваивали себе права настоящей шляхты. К концу первого пятидесятилетия пореволюционного периода паны являются владельцами населенных имений, имеющими право на труд крестьян. Они судятся шляхетским правом, выбирают из своей среды урядников на все должности в крае, не платят налогов и не несут общенародных повинностей, их дети пользуются особыми преимуществами по службе, а образование дает им возможность, и по внешности, и по развитию, превратиться в особую породу, резко отличную от рядового казачества и поспольства... В ХѴIII веке снова-появляется термин шляхетство и замечаются уже попытки закрепить на законном основании этот термин за старшиною... Чем дальше шло время, тем тверже становились права старшины, а вместе с тем и росли ее претензии. К концу первого столетия со времени народной революции, упразднившей привилегии, Малороссия готова была превратиться в маленькую Польшу, управляемую классом, наделенным теми же самыми привилегиями, против которых так энергично боролся малорусский народ в пору революции... Оставалось только восстановить старо шляхетские формы в области управления и суда, а затем получить и формальное признание своих шлехетских прав от верховной власти»...

 

Малороссия разорвала свой политический союз с Польшей. Но не так-то легко было порвать духовную связь с ней – связь, которая образовалась годами тесного общения. Тогдашняя Малороссия стояла сама на слишком низком уровне, чтобы обойтись без культурного посредника, а ее новый патрон, Москва, была ей чужда. Неудивительно, поэтому, что киевская академия продолжала быть сколком с польских коллегий, что высшее образование покоилось на той же польской латыни, что польская книга вместе с латинской была главным содержанием книжного богатства образованного малоруса, что польский обычай связывался с представлением об утонченном.

 

Отсюда стремление у малорусской старшины образовать из себя шляхетское сословие. Стремление это особенно резко стало проявляться в середине XVIII в. и было обусловлено, главным образом, реформами малорусского строя, предпринятыми центральной властью после измены Мазепы – реформами, грозившими в корне подорвать значение малорусской старшины

 

Таким образом, образование вместе с властью, при наличности полных материальных достатков, окончательно отделили старшину от народа. Это отделение заметно проявилось, когда в 1722 году учреждена была малороссийская коллегия, главным образом, как говорилось, для защиты народа от старшины.

 

Правительство стало само назначать полковников, сотников, часто даже не из малороссов, а из лиц великорусского происхождения. Основанная в 1722 г. малороссийская коллегия, имевшая задачей защиту народа от старшины, принизила и уменьшила ее значение. Ничего не изменилось в этом отношении и после восстановления гетманства.

 

До Екатерины II детям Старшин было запрещено вступать в Шляхетский морской корпус, основанный в 1731 г. Не допуская детей малороссиян в этот кадетский корпус, на том основании, что «в Малороссии нет дворян». русское правительство тем не менее постоянно подтверждало грамотами малорусским панам «для довершенной в вечные часы твердости» их права на землю, обращая, по позднейшему выражению, в вечное и потомственное владение их земельные приобретения, часто очень сомнительного характера.

 

В принципе стоя до поры до времени на страже народных интересов, Петербург не мог или не хотел видеть тем не менее, что земли эти в массе случаев есть прямая и самая несомненная собственность того земледельческого населения, которое на них сидело. Каждый акт такого подтверждения был лишним шагом в сторону крепостного права и дворянской привилегированности.

 

 

Черниговский предводитель дворянства Маркович Александр Михайлоаич (1832-1838)

 

Ввиду такого тревожного времени, одни из старшины, добиваются пожалования их дворянством великороссийским (Лизогубы, Кандыбы, Марковичи), другие поступают на службу в центральных губерниях и дослуживаются до чинов, дававших право на дворянство (Борозна, Коченевский, Рубановский и др.).

 

При Петре III встретились затруднения, относительно приема малорусской старшины на великорусскую службу и производства в чины. Указом от 18 января 1762 г. гетману Разумовскому предписано было «всему малороссийскому шляхетству прислать в герольдию списки с точными доказательствами о их шляхетстве и показанием полученных тем шляхетством от польских королей и от российских государей грамот». Подобных списков и грамот малорусская старшина предъявить не могла.

 

Малорусский пан давно чувствовал себя, что не простонародная, а настоящая шляхетская кровь течет в его жилах, но тем не менее не только польский магнат, а даже и простой великорусский дворянин не хотел признать его за равного себе – он не имел еще государственного признания своих прав.

 

Еще в 1733 году, при гетмане Апостоле, был поднят вопрос об установлении известного соответствия между чинами малороссийскими и великороссийскими. Позже ходатайство об уравнении чинов поднималось несколько раз, но безуспешно.

 

Малорусское панство обеспечило себя землей; обеспечило себя обязательным трудом крестьян. Следовательно, были налицо те главнейшие социальные условия, на которых основывалась дворянская привилегированность. Только дворянское достоинство давало санкцию обладанию землей, а главное обязательным трудом, – иначе вся панская сила была лишь простым голым фактом, создать и поддерживать который было очень трудно, а уничтожить одним росчерком пера из Петербурга, ничего не стоило.

 

И, однако, оно все еще не было дворянством. Русское правительство было глухо к таким доводам, что «по древнему праву выборов, малороссийскому праву присвоенных, всякий, кто только носил на себе чин, был вместе с тем и шляхтич, и не быв шляхтичем, невозможно было быть избираемому и иметь чин». Правительство упорно продолжало видеть в малорусском панстве простую казацкую старшину, недостойную стать в ряд с благородным русским дворянством.

 

В конце 1750-х годов среди малорусской старшины возникла мысль, пользуясь силой гетмана Разумовского при дворе, организоваться в сословие, наподобие польского шляхетства. В 1760 г. преобразован был генеральный суд наподобие старинного шляхетского трибунала, с депутатами-судьями от 10 малороссийских полков. В 1763 г. Старшина, собравшись в Глухове, подала императрице прошение о восстановлении старых шляхетских привилегий. Результатом этого было восстановление, в несколько измененном виде, судов земских, городских и подкоморских. Вскоре, однако, Екатериной II началось поспешное распространение на Малороссию великорусских порядков.

 

Распространение великорусских порядков и обретение старшиною дворянства

 

Выборное начало Малороссии, хотя и подвергаемое ограничениям, как со стороны центральной, так и гетманской власти, сохранялось в неприкосновенности до тех пор, пока Екатерина II не распространила на нее предпринятую ею реформу русского административного управления, чем и положен был конец своеобразному общественному строю Малороссии.

 

В 1767 г. малорусскому шляхетству, наравне с дворянством, дано было право избрать себе предводителя и прислать депутатов в Екатерининскую законодательную комиссию. Шляхетские наказы этим депутатам просили об уравнении малороссийских чинов с великороссийскими, и о распространении на шляхетство малороссийское всех прав и преимуществ дворянства русского. Вместе с этим высказывалось также желание удержать за собой все те привилегии и вольности, которые принадлежали шляхетству на основании «прав малороссийских», т. е. на основании литовского статута и конституций польских. Желание пользоваться привилегиями русского дворянства и в тоже время не терять преимуществ шляхетского звания усматривается почти в каждом обращении к центральному правительству.

 

Известный защитник малорусского шляхетства Г.А. Полетика представил комиссии пространную записку по этому вопросу. Даже если из этой записки отбросить то, чем малорусская шляхта в действительности никогда не пользовалась, то и тогда останется на ее долю такое богатство прав и вольностей, какое русскому столбовому дворянину, особенно до 1785 года, могло только присниться. Конечно, старшина была очень не прочь получить дворянское достоинство, но только с тем условием, чтобы не терять и своих «национальных» шляхетских прав.

 

Малорусское ‘крестьянство уже давно находилось в полной зависимости от своих владельцев, тем не менее это были только подданные, а не крепостные. Посполитый крестьянин, отбывавший на своего пана всякие «работизны и послушенства», пользовался, однако, правом в любое время оставить своего владельца и избрать иное место жительства.

 

Дворянские права равняли их с гербованными шляхтичами, обеспечивали им более устойчивое владение маетностями, давали возможность владеть не только крепостными, но и подданными, и воспитывать детей в русских привилегированных учебных заведениях. Преимущества, конечно, очень привлекательные, но зато и обязанности, сопряженные с дворянским званием, были далеко не легкими. Старшине, привыкшей к более свободному положению, хотелось получить только права, не принимая на себя обязанностей.

 

Однако желания старшины, высказанные в Екатерининской комиссии, не получили осуществления – малорусское шляхетство продолжало находиться в том же неопределенном положении, пока Екатерина II, стремясь к объединению государства, приняла такие меры, из которых само собою вытекало признание дворянского достоинства за малорусским панством. В 1782 г. закон о губерниях 1775 г. распространен был и на Малороссию и вместе с ним малорусское шляхетство получило те же права, какими пользовалось в местном самоуправлении дворянство великороссийское.

 

Когда в 1785 г. явилась на свет жалованная грамота российскому дворянству, уже нельзя было не распространить ее и на дворянство малорусское. А для малорусской шляхты сумма «преимуществ и выгод», дарованных русскому дворянству грамотой 1785 г., представлялись более устойчивыми и важными, чем шляхетские права, нарушаемые сплошь и рядом. Следовательно, малорусскому шляхетству не было никаких разумных оснований отказываться от «преимуществ и выгод», предложенных ему дворянской грамотой.

 

«Дворянством, вотчины и поместья свои имеющим, – пишет Д. Миллер, – оказался в Малороссии тот класс, который именовал себя шляхетством. К нему-то и перешли все те права, которые учреждение о губерниях предоставляло только дворянам».

 

Предстояло только решить трудный вопрос, кого из нового шляхетства Малороссии считать дворянином? Еще в своей «Записке о усмотренных в Малой России непорядках», направленной в Екатерининскую комиссию, малороссийский генерал-губернатор Румянцев находил необходимым произвести разбор малороссийской старшины, теперь уже называвшейся шляхетством, и определить, кто должен принадлежать к ней.

 

Рескриптом 26 октября 1781 г. был предписан разбор малорусского шляхетства. Губернские предводители дворянства потребовали от уездных предоставления дворянских списков. Уездные предводители должны были созвать «дворян и шляхетство» в каждом уезде и избрать депутата для разбора прав дворянства. Комиссии из дворянских депутатов собрались в 1784 г. Они вносили в родословные книги по грамотам, данным русскими государями или польскими королями на шляхетство, а также по чинам прежней малороссийской службы. Так как грамот было немного, то приходилось выдумывать искусственные родословия. Родословные книги составлены были по Киевской губернии в 1789-м, по Черниговской в 1790-м году, а по Новгород-Северской только вчерне.

 

Одновременно центральной властью принимались решения по закрепощению малорусского крестьянства. 3 мая 1783 г. был издан указ, запретивший малорусским крестьянам право вольного перехода с места на место, которое до тех пор юридически все-таки еще ему принадлежало, и таким образом великорусское крепостное право было распространено и на Малороссию.

 

Указ 3 мая прикрепил крестьян к тем имениям, в которых они находились в этот момент, а новый указ от 28 июля 1783 г. переименовал обозных, есаулов, хорунжих и других урядников в военные великорусские чины, которые сами по себе, без всяких «вотчин и поместий», делали этих прапорщиков, поручиков, капитанов и т. д. дворянами. Оставшиеся в военной службе становились теперь ротмистрами, поручиками, и унтер-офицерами. Даже та старшина, которая не пожелала служить в регулярных войсках, получила чины, военные и гражданские.

 

Но пассивное выжидание того момента, когда раздастся сверху властное слово, открывающее войсковому уряду прямой путь в лоно русского дворянства, было слишком тягостно, и малорусское панство кинулось на отыскивание побочных тропинок и лазеек, какими бы можно было туда пробраться. В результате, последовало массовое переименование казацкой старшины в соответствующие русские чины.

 

Теперь каждому новоявленному шляхтичу надо было для себя доказать во что бы то ни стало, что он «не здешней, простонародной малороссийской», а какой-нибудь особенной шляхетской породы. Это было, с одной стороны, и очень трудно, так как приходилось утверждать очевиднейшую неправду – доказать, что дважды два пять, – но с другой стороны и очень легко, особенно когда замешаны такие сильные личные интересы, а также при беззастенчивости и материальной силе.

 

Легче всего было доказывать свое не простонародное происхождение через посредство Польши. Большинство дворянских фамилий, доказывавших свое происхождение «не от здешней простонародной породы», выводили свои роды от польского шляхетства. Лях и шляхтич всегда были в глазах малоросса одно и то же, а престиж шляхетства всегда окружал все польское.

 

Из фамилий, попавших в первые четыре части «Общего гербовника», потомками польского шляхетства значатся – Судиенки, Полетики, Безбородьки, Разумовские, Гудовичи, Искрицкие и Кандыбы. Даже Будлянские, простонародное происхождение которых было у всех на виду, и те старались доказать свое родство с польскою шляхтой. В 1784 г. один из Будлянских, представляя доказательства своего дворянства в Черниговское депутатское собрание, заявлял, что он «имеет совершенное сведение, что предки его были польские шляхтичи, как и теперь фамилия их тамо существует и гербом печатается, но доказательства о том письменного теперь за краткостью времени он, Будлянский, представить не может».

 

А. Я Ефименко в статье «Малорусское дворянство и его судьба» пишет:

 

«И вот какой-нибудь самый обыкновенный казацкий сын Василенко (по Василию-отцу), выдвинувшись на маленький уряд, начинает подписываться на польский манер Базилевским, Силенко - Силевичем, Гребенка - Грабянкою и т. д.; а то и просто берет любую польско-шляхетскую фамилию, без всякого на то основания, как например, сделали Будлянские, родственники Разумовских. С течением времени все эти самозваные Базилевские, Силевичи, Тарасевичи успевали уверить других, а может быть и себя, в своем польско-шляхетском происхождении. Оставалось его утвердить документом. С деньгами это было делом уже не так трудным. Можно было добиться частной сделкой того, чтоб какой-нибудь – конечно, незначительный – шляхетский род согласился принять в свой герб; можно было склонить того или другого польского магната похлопотать перед сеймом о внесении в сеймовую конституцию и выдаче диплома на шляхетство под предлогом якобы утраты документов во время смут; но можно было также и обойти все эти формальности. На этот случай были евреи, которые охотно брались за фабрикацию необходимых документов».

 

Ко времени возникновения комиссий о разборе дворянских прав в Малороссии оказалось до 100.000 дворян с необходимыми документами, между тем как лет за 15-20 перед тем малорусское панство в лице своих депутатов заявляло, что у него документов нет, так как

 

«имевшиеся у предков их на шляхетство дипломы и другие доказательства пропали, растеряны через бывшие в Малой России междуусобные брани и многочисленные от турков, татар и поляков войны, нападения, разорения, пленения и пожары, так что многие фамилии лишились всего имения своего и, будучи многие годы в плену, переименованы, и ныне едва ли у кого сыщется собственно служащего ему на шляхетство доказательства».

 

И вот в Бердичеве появляются довольно правдоподобные, но, к сожалению, совершенно фантастические генеалогии. Еще хорошо, когда генеалогия примыкала к простому шляхетскому роду или придумывала какого-нибудь никогда не существовавшего предка «рефендария», как у Скорорадских. Но случалось, что фантазия самозваных генеалогов залетала по истине в высокие вершины. Один малороссийский панок, единственно на том основании, что его предки были родом из Острога, изъявлял претензию на происхождение от князей Острожских, для которых не слишком высок был и польский престол. 

 

Белецкие-Носенки, потомок которых Павел Павлович в начале XIX века стал владельцем д. Луговец, вели свой род от Дрогицкого и Мельницкого старосты, князя Юрия Носа и князя Александра Носа, Рославцы – от Ходкевичей. Апостолы считали себя потомками волошских бояр, Милорадовичи – графов Охмулкевичей из Рагузской республики. Маркевичи вели свой род из Сербии, откуда они потом попали в число Волынской шляхты, Гоголи – от гетмана Евстафия Гоголя, Скоропадские – из Полыни, причем в числе своих предков указывали какого-то мифическаго «референдария над тогобочною Украиною», Стороженки – от старшего полковника войск запорожских, «древнего дворянина Малыя Руси» Андрея Стороженко.

 

Разумеется, чем аристократичнее была та или другая фамилия, тем больше знатности старалась она придать и своим предкам.  Потомки, например, лемешевского казака Грицька Розума придумали себе происхождение от Рожинских, а такая чисто простонародная фамилия, как Безбородько, каким-то чудом оказалась по прямой линии потомством польских шляхтичей Ксенжицких.

 

 

Предводитель Мглинского дворянства Капнист Алексей Павлович (1911-1914)

 

Конечно, малорусское панство заинтересованно было в польском своем происхождении исключительно постольку, поскольку с ним было легче доказывать свое шляхетство.

 

А за шляхетство пан готов был объявить себя не только поляком, но венгром, сербом, греком, кем угодно, так как лишь домашнее свое малорусское происхождение клало бесповоротно клеймо простонародности. Карновичи производили себя от венгерского дворянского рода, некогда владевшего г. Карновым в Верхней Силезии, и затем переселившегося в Венгрию, Капнисты – от мифического венецианского графа Капниссия, кавалера св. Марка, жившего на о. Занте, Кочубеи - от татарского мурзы. А такая чисто малорусская фамилия, как Иваненки, старалась сделать своим родоначальником некоего мифического волоха, будто бы бывшего Дубоссарским гетманом, Ивана Богатого Ионенка.

 

Некоторые малорусские роды сумели сохранить национальное происхождение, успев окружить его ореолом исключительности. Так, Тарасевичи устроили себе, при помощи сфабрикованного документа, происхождение от гетмана Тараса Трясилы, Искры – от не менее известного Остраницы.

 

«Все в Малой России не князья в своих породах и в свете люди творятся более нежели родятся», – сознается один такой пан, когда его упрекнули в том, что он отдает дочь замуж за потомка выкрещенного еврея.

 

В малороссийском народе появляются насмешки и сатира над дворянским самозванством. Сохранились характерные образчики обличительной литературы того периода – например, юмористическая генеалогия под названием «Доказательства Хама Данилея Куксы потомственны», где самозваный дворянин говорит:

 

«Да вже-ж наши дворяне гербы посилают, а що я був дворянин, то-то й не знають. Он у мене герб який, в деревяним цвити, що ни в кого не було в остерским повити: лопата написана держалом у гору, – побачивши, скаже всяк, що воно без спору, – у середыни грабли, вила и сокира, якими було роблю, хоть якая сквира, также ципом молотыв, скажу правду матку, що ажь скинешь було шапку» и т. д.

 

При этом приложен и рисованный герб в виде внушительной лопаты с остальными принадлежностями по середине. 

 

Впрочем, было несколько счастливых фамилий, которые не нуждались в сочиненных генеалогиях и фабрикованных документах. В разное время и по различным соображениям русское правительство давало отдельным лицам дворянское достоинство.

 

Это началось еще с Алексея Михайловича. Например, Горленко основывали свое благородство на таковом пожаловании, сделанном еще в 1665 г. полковнику Горленко, вышедшему из рядового казачества, Божко произведен был в дворяне Елизаветой «за верную службу в уставщиках спевальной музыки при дворе» и т. д.

 

 

Черниговский предводитель дворянства Горленко Иван Андреевич (1782-11785)

 

Наконец были еще остатки старой шляхты. Кое-кто из этой шляхты примкнул к войсковому уряду и, выдвинувшись этим путем в панство, вытащил из-под спуда свои старые документы. Такими были Рубцы, Бороздны, Бакуринские, Случановские.

 

Кроме грамот, доказательствами шляхетства служили гетманские универсалы, купчие, меновые, выписи из актовых книг. Где их не было, там приходило на помощь свидетельство 12 «бессумнительных» шляхтичей о шляхетском происхождении того или другого малорусского рода. Разумеется, последнее доказательство представлялось самым легким. Добыть такое свидетельство от двенадцати соседей, дворянство которых перед тем было удостоверено великорусскими чинами, было совсем не трудно.

 

Большие затруднения для комиссий представляли лица, искавшие дворянства, а между тем по ревизии 1782 г. записанные в подушный оклад, то есть обязанные платить подати. Разбор этих дел, особенно ввиду неправильностей, допускавшихся комиссиями, продолжался в течение всех 1790-х гг. Генерал-губернатор Кречетников, заменивший Румянцева, доносил в 1791 г. сенату, что в трех малороссийских губерниях в дворянские родословные книги внесено 22702 человека, платящих подушную подать. Многие из этих лиц, позднее, были возвращены в подушный оклад.

 

Разбор малорусского дворянства возобновлялся еще несколько раз. Герольдия многим из малороссиян отказывала в признании за ними дворянства на том основании, что нет закона, который бы приравнивал малороссийские чины к великороссийским. Приходилось решать вопрос о том, какие степени уряда дают права на дворянство, какие нет, а для того необходимо было перевести малорусские чины на язык табели о рангах. Попытки такого перевода делались неоднократно и лишь, после долгих проволочек, 20 марта 1835 г. состоялся, наконец, Высочайший указ, по которому войсковой уряд разделен был на военный и гражданский.

 

Потомственное дворянство было признано за генеральной Старшиной, полковниками, полковыми обозными, есаулами, хорунжими и писарями, сотниками, войсковыми и бунчуковыми товарищами. Из чинов генеральной артиллерии – за есаулами, хорунжими и атаманами, а из чинов «статского правления» – за подкоморными и земскими судьями и подсудками.

 

Для тех, кто состоял на военной службе, чины были переведены так: полковые есаулы, хорунжие и писаря – ротмистрами, сотники – поручиками, войсковые товарищи – корнетами, а прочие низшие чины – унтер-офицерами. Для оставшихся у гражданских дел перевод имел такой вид: бунчуковые товарищи оказались премьер-майорами, полковые обозные есаулы, хорунжие и писаря - секунд-майорами, сотники – ротмистрами, полковники – бригадирами.

 

Но иногда в переводе этом встречались немаловажные затруднения, и когда сенату приходилось решать дела о переименовании малорусских чинов в русские, то он переименовывал то так, то иначе. Чины эти должны были быть получены еще «во время существовавшего в Малороссии гетманского правления». Всех тех, которые по 1 января 1839 г. не представят доказательств на потомственное дворянство и не будут иметь дворянства личного, велено было обратить в кaзачье сословие, запретив им именоваться дворянами, но не лишая их права доказывать свое дворянство впоследствии. В 1855 г. дворянам, приписанным к казацким обществам, были предоставлены некоторые временные льготы по несению государственных налогов и повинностей.

 

Среди новых дворян были паны из старой казацкой старшины, числившие за собой 8.000-10.000 крестьянских душ (например, Апостол, Галаган). Они уже не довольствовались придворными должностями камер-лакеев, а пробивались на высшие ступени чиновной иерархии (например, Безбородько). Это новое малорусское дворянство пополнялось чиновными людьми, которые получали, через пожалование, большие имения в Мглинском крае (например, Кирилл Разумовский, Петр Завадовский). На другом, противоположном, конце стояли бесчисленные «полу-панки», которым, конечно, приличнее было бы остаться в старой юридической категории казаков, чем дворян. В основном это были потомки войсковых, значковых товарищей и других разных маленьких чинов, пробивавшиеся в дворянство, пользуясь той смутой и неразберихой, которая царствовала во время разбора дворянских прав.

 

Реформы Екатерины II создали для малороссийского дворянства такое положение, для которого оно охотно отрекалось от старых исторических традиций, и в массе желало теперь одного – чтобы никакие случайные вмешательства, вроде того, какое имело место при Павле, не мешали мирному процветанию великих реформ Великой Государыни. 

 

Владелец д. Луговец - «потомственный» дворянин Белецкий-Носенко и его родословная

 

Чем же и как проявило себя это новое дворянство по отношению к закрепощенному им населению? По этому вопросу историк дворянства Романович-Славотинский пишет, что в Великой России чаще встречались добрые патриархальные отношения между помещиком и крепостным, тогда как в Малороссии «помещичий класс подлежал в своем историческом образовании влиянию польских шляхетских начал». А. Я. Ефименко объясняет этот факт скорее психологией, указывая, что

 

«простолюдин, вышедший в господа, напряженнее обращает внимание на демаркационную линию, отделяющую его от низшего себя; к тому же и эти низшие, закрепощенная масса малорусского народа, не могли так скоро забыть свою свободу, и затаиваемая, но все-таки так или иначе прорывающаяся озлобленность должна была обострять сильнее взаимное недоброжелательство». 

 

Достаточно точное и полное описание, позволяющее во всех деталях понять характер взаимоотношений одного из представителей малорусского дворянства Павла Павловича Белецкого-Носенко с населением принадлежащей ему д. Луговец Мглинского края, мы находим в статье И. Лучицкого «Из недавнего прошлого», опубликованной в журнале Киевская старина № 4 за 1901.

 

Павел Павлович Белецкий (1774-1856) – потомок казацкого рода, малороссийский писатель и педагог, принадлежал к дворянству Полтавской губернии. Согласно Модзалевскому родоначальником Белецких стал выходец из Правобережной Малороссии Иван Белецкий. Его женой была Анастасия Ракович – сестра Прилуцкого полкового писаря (1672–1685) Семена Раковича.

 

После смерти Ивана Белецкого Анастасия вышла замуж за Ивана Яремовича Носа, который, по преданию, провел молодость в Запорожье. Его отцом был городовой атаман Киевского полка Ярема Нос. Родство с полковым писарем Семеном Ракович дало бывшему запорожцу возможность выдвинуться в первые ряды Прилуцкой полковой старшины.

 

Впрочем, природная ловкость Носа ему также очень помогала. Сначала (в 1672 г.) встречаем Носа на незначительном уряде городового атамана, а в апреле 1677 г. он становится уже полковым обозным. Такое необычное повышение можно объяснить только тем, что уряд обозного мог быть ему наградою за участие в 1677 г. в низложении Прилуцкого полковника Лазаря Горленко. Способность Носа к интриге и умение пользоваться обстоятельствами видны из его участия в событиях на Коломаке, последствием которых было низложение Самойловича и избрание Мазепы. Участие Носа в интриге Мазепы на Коломаке видно из того, что через месяц после получения булавы, новый гетман в 1687 г. выдает Носу универсал на Голубовку. Это был факт необычный, потому что маетность давалась незначительному уряднику, занимавшему пост полкового есаула, когда еще и полковники редко получали такие маетности.

 

Но очень скоро после этого Нос почему-то потерял свое есаульство и снова обратился в рядового войскового товарища. Затем Нос успел снова выслужиться перед Дмитрием Горленко, который, став Прилуцким полковником, лично дает Носу в 1692 г. новую маетность. В «листе» Д. Горленко читаем: «ознаймуем нашим писанем, иж респектуючи мы на давние услуги в Войску Запорозском роненние пана Ивана Яремовича Носа, значного товариства войскового, надаем оному селце Щуровку, в ключи Иваницком». Можно думать, что и „надача" Щуровки была наградою за какую-нибудь особую услугу Носа, быть может за помощь в получении полковничества Дмитрию Горленко, которое ему было дано после смещения бывшего Прилуцкого полковника Стороженко.

 

После чего, Нос очень скоро в 1695 г. получил высокий полковой уряд судьи, когда ему был дан Мазепою подтвердительный на Щуровку универсал: «просил нас п. Иван Нос, судия полковой Прилуцкий, о надаче и потвержене села Щуровки, а показывал нам и лист п. полковника Прилуцкого на тое селце себе данной. Теды мы, респектуючи на его услуги здавна в Войску Запорожском ронение, выдаем ему сей наш потвержателний уневерсал, позволяючи оним селцем владети и всякия повинности в тяглых людей тамошных отбирати...»

 

По всему видно, что Нос умел прислуживаться у властных людей и заслуживать у них особые милости.

 

Относительно перехода Мазепы в 1709 г. на сторону шведов Нос, по-видимому, находился в единомыслии с своим полковником – по крайней мере, когда Дмитрий Горленко пошел вслед за Мазепой к шведам, то Нос оставался в Батурине, в составе его гарнизона. При этом, предание сообщает, что будто бы Нос указал Меншикову каким путем можно без препятствий проникнуть в город. Во всяком случае, Нос оказал русскому войску при осаде Батурина какую-то важную услугу, так как за эту услугу Нос, по царскому указу, поставлен был Прилуцким полковником. Но надежда Носа получить вместе с этим урядом и маетности своего предместника не сбылась.

 

Не удалось Носу и досидеть на полковничьем уряде до смерти, как это обыкновенно водилось. Уряд этот в 1714 г. потребовался для человека еще более ловкого, чем был Нос, и его переместили на уряд второю генерального судьи. Нельзя не заметить, что Нос, будучи неграмотным, менее всего годился в генеральные судьи. Однако Нос недолго оставался на этом уряде – всего через год он умер.

 

Не успев захватить маетностей своего предшественника, Нос не получил от Скоропадского и никаких других. Владел он только Голубовкою и Щуровкою. Вероятно, Нос не смог заслужить расположения у нового гетмана в связи с его настойчивостью в домогательстве Горленковских маетностей. Не нажил Нос большого богатства и в деньгах. Оставшимися после Носа маетностями владела его вдова до своей смерти.

 

От брака с Настасьей Ракович Нос имел сына Стеиана и дочь Меланью. Стенан Нос был человек „ума несовершеннаго", и кроме того „пьянствевный". От пьянства он и умер – „как ехал пьян из шинку, лошади ему голову разбили и от этого бою и умре“.

 

А от брака с Иваном Белецким у Настасьи Ракович родился сын Иван. Полковник Иван Нос сумел пристроить этого своего пасынка на Сребрянское сотничество. Близкое свойство Белецкаго с Носом было причиною, что последний стал называться Носенком.  Внуки этого сотника, при судебном споре с невесткою Носа за Щуровку разсказывали, что Нос, женившись на их прабабке Раковичевне, «пристал ко всему имению» прадеда их, Белецкого, и поселился в доме их «прадедизном», и дед их с малолетства своего в Носовой опеке обретался, и по женитьбе своей, неотделенно с ним, Носом, в отческом своем доме, до «произвеждения в чин полковничества Носа», жил. И Нос, видя его, деда, постоянно, приказывал называться ему Носенком.

 

Белецкий имел сына Петра, бывшего полковым сотником, который уже иначе и не писался как Носенко. Так, Петр Иванович становится носителем более благородной фамилии Белецкий-Носенко. 

 

 

Родословная Павла Павловича Белецкого -Носенко

 

Таким образом, к концу ХVIII в. Петр Иванович, теперь уже Белецкий-Носенко, стал представителем «старинного» дворянского рода. Он утверждал, что когда при Екатерине II от его отца потребовали доказательств дворянского происхождения, то тот сообщил, что его предком был «Луцкий князь Александр Нос», потомок которого «князь Иоанн Нос в 1650 г. присягнул на верность Малороссии, в 1694 г. получил грамоту на с. Голубовку, а в 1708 г. назначен Прилуцким полковником». Это писалось всего только через 70 лет после смерти этого самого «князя Иоанна»!

К Петру Носенко очень был расположен Иван Нос, который, став полковником, уже в 1709 г. дал этому сыну пасынка с. Рудовку. Кроме Рудовки, Петр сумел захватить еще два села – Шуровку и Голубовку, которые принадлежали невестке Ивана Носа Марии Харевич, вдове с двумя малолетними внучками.

Петру Ивановичу в его деяниях очень помогал его зять Иван Даровский, бывший «господарем» у Скоропадского. Благодаря «старательству» последнего, Носенко в 1720 г. стал полковым хорунжим, в 1724 г. был уже поставлен полковым сотником и получил даже гетманский универсал на с. Щуровку, в котором было сказано, что Щуровка отдается «взамену с. Голубовки», которая отошла под послушание наследников умершего Степана

Потом Щуровка перешла к детям Петра Ивановича, но вдова Степана Носа Мария Харевич начала в 1743 г. против Носенков судебный спор, доказывая, что село это неправильно отдано Скоропадским Носенку. Процесс этот она выиграла и Щуровка была ей возвращена. Сыновья Степана Носа умерли бездетными и маетности полковника Голубовка и Щуровка с 1747 г. перешли к Марии Степановне, бывшей замужем за бунчуковым товарищем Николаем Троцким.

Потомки некогда бывшего запорожского казака, известного современника Мазепы, Ивана Носа, еще в конце ХVIII в. отбросили, старые свои казачьи титулы. Так, дед Павла Павловича, Георгий Петрович Белецкий-Носенко, был Прилукским полковым сотником (около 1760 г.), а его сын, Павел Георгиевич, уже отбывал свою дворянскую повинность в армии, где достиг в 1784 чина капитана. .

 

Своему сыну, тоже Павлу, он дал хорошее воспитание, открыл ему возможность получить хорошее образование, усвоить современные знания. Павел Павлович, как и его отец Павел Георгиевич, начал военную карьеру, получил чин штабс-капитана, служил в армии под командованием А. В. Суворова и был награжден за мужество и храбрость золотым крестом и часами с бриллиантами. В 1788 г. сражался под Очаковом, а в 1791 г. участвовал в штурме города Праги. Молодой Носенко очень скоро променял шпагу на перо и педагогическую указку. Оставив военную службу, он вернулся в родные места и навсегда поселился в Прилуках (Полтавской губернии). 

 

Павел Павлович Белецкий-Носенко

 

С 1800 года вступил в управление своими маетностями и предался педагогике, науке, литературе и хозяйству. Это был зажиточный помещик, владевший несколькими деревнями в прилукском повете, не малым количеством крепостных (за ним в с. Рудовке было 37 душ, Голубовке 2 и Лапинцах 24 души) и старинным наследственным домом в своем родовом гнезде Прилуках.

 

В 1803 году Павел Павлович создал в своей усадьбе в пригороде Прилук Лапинцах частный пансион, в котором в течение сорока лет воспитывал и учил детей в возрасте от 7 до 10 лет со всех концов Малороссии. П. П. Белецкий-Носенко сам преподавал все предметы: иностранные языки, арифметику, геометрию, физику, историю, географию, мифологию, поэзию, риторику, рисование, писал учебники по грамматике, логике, этике, природоведению, труды по экономике, сельскому хозяйству, медицине, археологии. За двенадцать лет кропотливого труда создал на основе собственных записей малороссийских говоров Левобережья, преимущественно Северщины, первый большой словарь малорусского языка.

 

Энциклопедически образованный, Белецкий-Носенко представлял собой тип человека Екатерининской эпохи, когда старались подготовить людей, способных ко всякого рода государственной службе. В своих свыше чем 60 сочинениях Павел Павлович является эстетиком, романистом, философом, историком, филологом, этнографом, врачом, сельским хозяином.

 

Белецкий-Носенко постоянно старался быть на уровне развития научного знания и общественной мысли. Он вёл с 1813 по 1826 гг. деятельную переписку с обществом наук при Императорском Харьковском университете, а с 1826 по 1839 гг. — с петербургским Вольным Экономическим обществом.

 

Первым браком Носенко был женат на Анне Петровне Шкляревич, дочери бунчукового товарища Петра Афанасьевича Шкляревича, владельца д. Луговец Мглинского уезда, от которой он и унаследовал 60 душ этой деревни. В 1781 году в Луговце насчитывалось 38 дворов подданных Петра Шкляревича. Вероятно, после смерти Петра Шкляревича Луговец по наследству перешел к его дочери Анне Шкляревич. Таким образом, д. Луговец, после длинного ряда перемещений из рук одних владельцев в руки других, в первой четверти XIX ст. попала во владение Павла Белецкого, который благодаря стараниям его прадеда, Петра Ивановича, получил к фамилии Белецкий дополнительную приставку Носенко, что и позволило Павлу Павловичу позднее попасть в родословные книги дворянства Российской Империи.

 

Для нас здесь основной интерес представляет, как такой широко образованный человек, писатель и ученый относился к населению, принадлежащей ему деревни, а также как он управлял своим достаточно удаленным имением д. Луговец. К счастью, нам чрезвычайно повезло, так как сохранились письма Павла Павловича, которые начиная с 1822 г. по 1847 г он писал своим приказчикам в Луговец, где дает подробные инструкции по методам управления и воздействия на жителей деревни, в том числе и наказания за те или иные проступки. Вероятнее всего, эти 25 лет охватывают период времени, когда Носенко стал непосредственным владельцем д. Луговец. Конец, скорее всего, связан с продажей Луговца Константину Михайловичу Вериго, отцу «бабушки русской революции» Екатерины Брешко-Брешковской.

 

 

Село Луговец сегодня

 

 

Центральная ул. с. Луговец

 

 

Зеленая ул. с. Луговец

 

Эти письма представляют собой уникальный исторический документ, дающий возможность представить какой была жизнь крестьян в крае до отмены крепостного права. Их вполне достаточно для обрисовки как отношений Белецкого-Носенко, помещика чрезвычайно по тому времени образованного, к подвластным ему крестьянам, так и положения не только конкретно луговецких крестьян, но и крестьян других сел нашего края, закрепощенных новоявленным дворянством.

 

В настоящей статье мы воспользуемся обзором этих писем, который, как мы указали выше, был опубликован в журнале «Киевская старина» в 1901 г. И. Лучицким.

 

 

«Священное право» власти помещика и методы управления имением в д. Луговец

 

Деревня Луговец в период 1822 -1847 годов находилась в особых отношениях к ее владельцу Белецкого-Носенко. Здесь у Носенко не было ни собственного двора, ни земли, которую нужно было бы обрабатывать. Управлял он деревней из Прилук при помощи часто сменяемых приказчиков. Поэтому его крестьяне не несли на месте барщины, а обязаны были платить оброк, который состоял из чинша (плата деньгами) и натуры, в виде ягод, грибов, рыбы, дегтя, мотков пряжи, земляники и т. д. Продукты и сырье составляли главный предмет доходов дворян времен крепостного права, мерилом способностей к ведению хозяйства.

 

Павел Павлович относительно своей роли, как владельца крепостных, считал, что ему «высочайше вверена власть над крестьянами», т. е. дано «то священное право», которое «всякий благородный человек и дворянин будет защищать, до последней минуты своей жизни». И он ни в каком случае старался не отступать от «священных» обязанностей, наложенных на него его принадлежностью к благородному сословию.

 

Очевидно, что данная «философия» ничем не отличается от мировоззрения последнего польского владельца мглинского края, шляхтича Николая Абрамовича, который в своем письме к населению края в 1650 г. утверждал,

 

«что вы опомнясь от прежних своих преступлений и возмущения, вновь обращаетесь к надлежащему подданству мне, господину своему и оными (письмами) чрез своих посланных предаетесь. В чем поступаете истинно в угоду Богу, ибо он в предвечном своем божественном установлении, возложил на вас такое состояние, что быть вам подданными, а не панами. И от начала мира предки ваши в сем состоянии умирали и таковому божьему определению, как люди богобоязненные, не воспротивлялись и на господ своих руки никогда не подымали, за что без всякого сомнения, наслаждаются на небесах лицезрением Творца своего.

 

Завершая письмо, Н. Абрамович пишет – а я буду в том иметь доказательство, что вы искренно и самым делом, а не словами, возвращаетесь к подданству и преданности мне, господину своему. С тем предаю вас Господу Богу, в его святое попечение, а он сам да приведет вас к истинному покаянию и да внушит сердцам вашим желание, чтобы вы жили в таком состоянии, в каком искони хотел вас иметь Бог, и чтобы вы воздавали божие Богу, а панское – пану. В Дубниках 22 июня, 1650 г. Николай Абрамович на Ворнянах, воевода троцкий»

 

Как говорится, к этому замечательному посланию «ни добавить, ни убавить». Все выражено предельно просто и ясно – таково «предвечное» «божественное установление» «быть вам подданными, а не панами». Сомневаться и сопротивляться этому божьему предназначению подданные не должны точно также, как это делали их «богобоязненные» предки.

 

Воспитанный в духе XVIII в., Павел Носенко выработал целую схему представлений о справедливости, и эту свою, своеобразную теорию справедливости всецело применил и к той подвластной ему массе крестьян, которая была подчинена ему, как «его господину». «Вообще ты должен, – пишет он то тому, то другому из своих приказчиков в д. Луговец, – принять за правило: чужого не тронь, а своего не попускай. Ибо кто чужое взял неправо, тот и отдай вдвое». Или, как в других приказах, еще рельефнее: «чужого не займи на волос, но и своего отнюдь не попускай, а особливо таким, которые хотят отнять силою». В этих словах его – вся суть выработанного им кодекса справедливости, который лежит в основании всех его действий.

 

В 1823 году несколько человек его крепостных д. Луговец не отдали кому-то из соседей занятого хлеба. Ему донесли о том в Прилуки, и тотчас же он шлет энергичный приказ: «немедленно возвратить долг, а буде того не сделают, продать их лошадь или скотину, «а за ослушание всыпать «по пятидесяти розог».

 

Позже, в 1845 г., когда оказалось, что один из его крепостных, взявший под залог пары коней и трех кобылиц 250 р. у крестьянина соседнего помещика с обязательством вернуть деньги полностью и оставить кредитору приплод, не выполнил условия, Белецкий-Носенко спешит послать приказчику грозный приказ.

 

«Ты ведаешь, – пишет он, –  что я не люблю неправды, а потому расспроси свидетелей, и буде договор был точно таков и деньги не все отданы, то заставь расплатиться по уговору, потому что уговор лучше грошей и заключаемый при свидетелях должен бить свят и между честными людьми не нарушим».

 

При том высоком мнении, которое Павел Павлович имел о своей власти, правах и обязанностях, об авторитетности и непререкаемости его мнений и приказов, он не мог допустить и мысли о возможности не признавать его авторитета, нарушать его приказы. Всячески он старался оберегать свою власть в глазах подвластных ему крестьян: «Приказ мой должен быть немедленно исполнен, безоговорочно; когда я приказываю, то суждение стороннего неуместно».

 

И с особенной энергией, постоянно требовал он, чтобы все приказы его исполнялись «немедленно», «сейчас же» и т. д. Горе было тому, кто хоть в малой степени осмеливался нарушить его авторитет и должное к нему, как власти, уважение. Узнает он, что приказ его, отправленный в Луговец чрез плотников, «был распечатан кем-то и приписано на нем и потом опять припечатан». И Носенко издает распоряжение: «за такую дерзость всех, кто участник был в разломании господской печати высечь розгами, дать по 50 ударов каждому».

 

Один крепостной нанес тяжкие побои другому: виновный призван в суд и по приказанию владельца получил сто розог. Сын в другой раз побил престарелого отца и выгнал его из дому – «дать при всей громаде (сходом всего населения деревни – Е. Л.) 200 розог и посадить на 12 часов в колоду». Крепостной оставил данную ему землю пустой, а снял и пашет землю на чужбине, не платя чинша – взыскать чинш втрое и «пред громадой наказать его розгами». Крепостной вырубил в господском лесу больше лесу, чем сколько ему то было дозволено господином: «за ложь и поруб дать пред громадой 50 розог».

 

Один из плотников, присланных к панскому двору в Прилуках, «четверо суток курил и мотал туг по шинкам в городе с своею любовницей, и, как слышно, промотал с нею деньги, которые принес». И издается панский приказ – «по прибытии его в Луговец, собравши людей, дать ему 50 розог за мотовство и пьянство, а за прочее судит Бог».

 

Сын побил престарелого отца и выгнал его из дому – «дать при целой громаде 200 розог и посадить на 12 часов в колоду». Крепостной нанес оскорбление приказчику – 50 розог. Крестьянин вырубил в господском лесу больше лесу, чем сколько ему то было дозволено господином – «за ложь и поруб дать пред громадой 50 розог».

 

Матери «за побег и укрывательство своих сыновей от рекрутства», предписано – «высечь розгами при всей громаде, потому что она уклоняла сыновей своих от государевой неизбежной повинности».

 

Для целей оперативного управления имением из крестьян своей деревни Павел Павлович назначал приказчиков, главная обязанность которых состояла в заботах о доставлении всего и вся в дом Носенко в Прилуках. И он неутомимо за этим следит. «Крестьяне должны исправно платить подати и оброки» – такова его теория, и предписывает приказчику, чтобы тот «не смел писать вперед такие глупости», какие помещены им в его донесении, где он просит о понижении и облегчении платежей. Не любил Носенко ущерба в своих доходах – реальных символах его благополучия и конкретного исполнения крестьянами их обязанностей.

 

Часто приказчикам за неисполнение барских повелений доставалось даже хуже, чем крепостным. На них выливались целые ушаты энергичных кличек, им то и дело напоминал их господин о своей власти. Если всего, что следует, не поставлялось, то это вина приказчика, следствие его «нерадения», его потворства пьянству, лени н ничего неделанию «хитрых чертей» и, тем не менее, «глупых ворон» мужиков. Сразу следуют повеления – «немедленно взыскать», «безотговорочно доставить», «беречься вперёд, чтоб никаких недоимок не было», охранять имущество, леса и т. п. «господина».

 

Если приказы не действовали, то поступает новое указание –

 

«ты совершенно запустил людей, что никто не думает о работе, а только пьянствуют, и через это ты запустил чинши, что мужики у тебя без малейшего страха и поэтому все запущено. Я непременно пришлю осмотреть, и если огороды и поля найдутся в запустении или беспорядке, то я примусь за тебя за первого, как за негодного развратника и причину всех беспорядков».

 

«Ты видно зажил за панибрата, да только гуртом запиваешь магарычи! Так плохо будет, – пишет он послание одному из своих приказчиков и твердит ему, – смотри, брат, будь исправнее, чтоб нам с тобою не поссориться. А то, ведь, – продолжает он, – я приймусь за тебя, за первого, как за негодного развратника и причину всех беспорядков».

 

Преемник приказчика–«развратника» заслуживает не менее лестные эпитеты за свою неслыханную смелость не исполнять приказов и действовать по личному усмотрению: «Виноват (в беспорядках) ты один, как нерадивый враль и злонамеренный, глупый и бестолковый пустослов, который менее всего думает о своей обязанности, а только занимается мстить своим неприятелям». И это еще лучший исход – в других случаях «нерадивого» и «непослушного» ожидали 50 ударов розгами.

 

Большую часть приказов приказчикам он подписывал кратко, но вразумительно – «твой господин». И приказчики из кожи вон лезут, чтобы выполнить волю «господина», и от времени до времени получают благодарность (крайне редко), а иногда и деньги в виде награды за хорошее поведение (еще реже).

 

С другой стороны, во имя тех же принципов, Носенко жестоко преследовал и наказывал и тех же крепостных, которые обнаруживали действиями и словами недостаточное уважение к представителям власти его, их «господина», к назначенным им лично приказчикам.

 

«Приказчик поставлен от меня и потому всяк ему обязан повиноваться, выполнять все требования его для пользы господской... под опасением строгого взыскания. Никто да не дерзает его ругать или бить», – пишет Носенко в письме от 2 февраля 1825 г., которое он приказывает «вычитать перед всею громадою».

 

И вот, чтобы «и другим было неповадно», Носенко распоряжается одному из крепостных, который «осмелился не только ругать, но и ударить приказчика», дать 50 ударов розгами перед громадой в пример прочим.

 

Носенко, как образованный человек своего времени, при принятии решений о наказании крепостных за те или иные проступки, чрезвычайно заботился о создании видимости справедливости этих мер перед громадою. С этой целью, уже с самого начала вступления в управление Луговцом, Павел Павлович, как орудие для выполнения его управленческих мероприятий, организовал для своих крепостных собственный суд.

 

Без суда приказчикам крестьян воспрещено было наказывать. Наказание, как средство исправления и наставления на путь истинный, дело одних судей. Но компетенция суда ограничена в одном отношении – судьи вместе с громадой должны расследовать дело, допросить свидетелей, представить все господину, который и назначал меру наказания, если он не предоставлял сделать это самому суду.

 

Ежегодно сельская община была обязана, по его приказу, избирать из своей среды двух судей, утверждаемых им. Эти судьи «совместно с громадою должны в свободное от работы время все спорные дела и тебя (приказчика) судить и считать за все поборы и воровские дела из господского леса. Ты обязан им повиноваться и давать им отчеты».

 

Иногда, когда слухи о каком-либо проступке доходили до Носенко, он назначал меру наказания, однако предоставлял применить ее суду, если по расследованию последнего виновность крепостных окажется подтвержденною. Само собой разумеется, что суд не мог ни в каком отношении стеснять и не стеснял воли господина, который не раз распоряжался и помимо суда. Очевидно, что все это является лишь копией «демократических» порядков, некогда существовавших в Речи Посполитой.

 

Но и для судей он был неумолимым помещиком. Так, « Антон Недбай, будучи избран судьей, должен был хранить правосудие, но он, забывши страх Господен, не только не защищал невиновного, но, напротив, первый наложил на него руки, и для того, как негодный и недостойный, сейчас сменяется и впредь его никогда судьей не избирать, не допускать ни на какой совет в громаду, как буйного и безумного». Опять все по-военному – предельно четко и ясно

 

И если приказчик, как-то было с одним из них, жалуется на непослушание крепостных, то этим вызывает лишь удивление у своего господина. «Тебе стыдно писать, что тебя не слушают, – внушает он приказчику, — всякого ослушника призвать к судьям и его наказать по приговору судей и громады (т. е. высечь) и на пай виноватого судей и громаду почествовать».

 

И такой же авторитет старался придать Носенко и суду сельскому, предписывая неоднократно безусловное послушание ему. «А за ослушание суду, – приказывает Носенко, – взыщи немедленно 1 рубль на церковь штрафу и дать 25 розог пред судом, чтобы впредь неповадно было делать ослушности и самоуправие».

 

Таким образом, в лице Павла Павловича Носенко мы имеем тип помещика первой половины XIX в., у которого идеи ХѴIII в., взятые на прокат из Польши и Европы, сочетались самым тесным и нераздельным образом с условиями тогдашней жизни, всецело основанной на крепостном праве.

 

Забота о доходах, проступки и наказания крепостных

 

Носенко прекрасно понимает, что его благополучие тесно связано с благополучием крестьян его имения. Отсюда, и его стремление не доводить своих крепостных до полного разорения, не требовать с них ничего лишнего, не принуждать их ни к действиям, вредным для них самих, ни к лености и уклонению от их обязанностей. В голодный 1822 год он, например, отдает половину денег, вырученных за продажу срубленных по его приказу громадой старых деревьев в его лесу, «на надобности громады при теперешних скудных обстоятельствах», отказывается от всей суммы, следуемой за его шинок, «ибо мне не кстати брать с тем, чтобы допустить крестьян своих разорение». Позже, в повторившийся голодный 1838 год, он освобождает баб от приготовления мотков пряжи, «дабы бабы имели случай себе заработать на хлеб». За все время с 1822 по 1847 г. не подымает он оброка с крепостных и всякий раз пишет приказчику – «оброк и на сей год пока останется тот же».

 

Заботы о поддержании доходности имения, о правильном поступлении платежей идут у Носенко еще далее. Не желая увеличивать оброки, он ищет другие источники доходов, создает новые поборы. Так, например, слепые бабы обязаны были наравне с другими доставлять ко двору помещика причитающееся с них количество мотков пряжи. В 1824 г. они уже освобождены от приготовления мотков, но их приготовление в том количестве, какое должны были выполнить слепые, возложено на молодых, недавно вышедших замуж. Но в 1838 г. Носенко постановляет, чтобы «с ослепших баб вперед взыскивать за мотки деньгами, по чем продается моток»«, а приказчику поставлено в непременную обязанность «смотреть строго, чтоб никакой недоимки не было».

 

Чтобы ущерба чиншам не было, Носенко издает приказ, воспрещающий его крепостным брать землю на стороне. Им предписано обрабатывать лишь землю, принадлежащую помещику, дабы не причинить ему ущерба.

 

С другой стороны, с не меньшим вниманием относится Носенко и к вопросу об удержании на местах своих крепостных, этих главных источников его дохода. Сохранение существующего количества рабочих крепостных, их увеличение постоянно заботили его, и он строго следит за тем, чтобы не потерпеть и в этом отношении какого- либо убытка. С ушедших без разрешения крестьян и отысканных где-либо у соседнего помещика взыскивалось требуемое.

 

Относительно женщин он всячески говорит о том, чтобы охранить свое право и не потерпеть ущерба от выхода их замуж за чужого человека, в чужую деревню. Так, в 1822 г. Носенко предписывает своему крестьянину жениться на своей крестьянке, но, буде он не захотел бы этого, то и на чужой, но под условием замены. Позже настаивает он на неукоснительном соблюдении своего права, чтобы «без воли и ведома его никто не выдавал замуж, и не выходил замуж, или не женился». За неисполнение указа Носенко подвергал виноватых штрафу.

 

Когда в 1837 г. ему донесли, что один мглинский священник обвенчал без его ведома и позволения женщину, его крепостную, он приказал или потребовать от священника куницу (компенсацию), или подать на него жалобу в духовное правление. Как общее правило существовал обычай уплачивать «куницу» в размере 13 р. за отдачу дочери в замужество за постороннего человека. «Дочь свою, – пишет Носенко приказчику в 1847 году, – выдать за стороннего можно не иначе, как со взносом за нее куницы тринадцати рублей серебром».

 

Как бы предчувствуя будущее развитие событий в России, то и дело ему кажется необходимым предписывать приказчикам, чтобы они воспрещали крестьянам уплачивать «лихоимцам-жидам и ростовщикам более указного процента в год» и в тоже время старались «не позволять никому грабить их». Если до его сведения доходило, что приказчик, или кто-либо из крепостных его, взымает «наспу» (возврат зерна с верхом, с лихвой) в большем размере, чем нужно за ссуженный хлеб –  опять приказ и повеление: «не сметь брать жидовского процента».

 

«Принес мне жалобу, – пишет Носенко в 1828 г., – один из крепостных, что ты, по какому-то жидовскому расчету, за 8 чверток (старинная мера жидкостей и сыпучих веществ – Е. Л.) гречки и только за 4 года насчитал наспы на наспу 60 чверток, и таким образом попускаешь его совершенно раззорить. Между тем как, считая за 4 года за 8 чверток с наспою и наспы на наспу, находится только 18 чверток, 3 мерки и 5 гарцов, в число коих уже уплачено, при твоих глазах, 7 чверток гречки и одна чвертка конопель».

 

В этом письме Носенко демонстрирует свои хорошие знания расчетов сложных процентов. Отсюда и приказ прекратить взыскание, как несправедливое, и «немедленно возвратить забратые у крестьянина 5 коней».

 

С не меньшим усердием старался Носенко оградить крепостных от злоупотреблений как приказчиков, так и более зажиточных из крепостных, во всем, что касалось либо пользования землей, которую он почти всю отдавал громаде, либо платежа чиншей и повинностей.

 

«Из ведомости о людях я увидел, – пишет он 1825 г., – что бедные, которые не имеют скота ни шерстины, обложены на смех большим оброком, а богатые, чтоб меньше платить ченши и подати, господской земли взяли как можно менее. Ты приказчик! Чего ты смотрел за таким беспорядком». И вот приказ – «с получением сего, чтобы земли резовые (т. е. нарезанные – Е. Л.) были взяты от тех, кои не в состоянии их обрабатывать, и отданы богатым. У самых бедных оставить столько земли, сколько они сами в состоянии обрабатывать».

 

В другом случае он пишет – «до моего сведения дошло, что земли резовые пашут не те, кому они даны, чтоб было с чего оплачивать подати и ченш, а другие те земли захватывают, подати же взыскиваются с тех, кто землею не корыстуется». И тотчас же повеление – «прекратить подобные беспорядки».

 

Один ив его крепостных завел шинок, но уклоняется от платежа денег вместо громады в казну за винокурение. В глазах Носенко это вредное злоупотребление –  шинкарь «шинкует для своей одной пользы» и что же еще выходитъ? Он наряду с самыми бедными даже чинша не уплачивает». А посему приказ – обложить его непременно и неукоснительно. Не позволял Носенко, равным образом, взыскивать недоимки, если взыскание такое, при отсутствии каких-либо зловредных или злонамеренных со стороны крепостного стремлений не платить, могло грозить ему разорением.

 

Его собственный приказчик, вопреки приказу помещика, забрал за недоимку у одного из крепостных пеньку.

 

«Так ты не дал ему льготы, как тебе приказываемо было, и, мстя и не уважая моих приказов, наважил его разорять! – пишет Носенко в своем грозном послании, – «ты ведь, не дал ему самому продать пеньки, за которую ему давали по 70 р. за берковец, а сам продал по 60 р., следственно сделал ему убытку 57 р. И тоже за сено. Тебе не должно было хозяйничать в чужом добре, а повременить, пусть бы он его сам продал за 20 р., а ты взял за него 10 р.». И, разгневанный столь великою несправедливостью, Носенко приказывает – «и так, что ты осмелился не уважать моих приказаний дать ему льготу, отдай ему эти 67 р. (общий убыток крестьянина – Е.Л.) непременно».

 

Всемерно, отсюда, заботился он об устранении поводов со стороны крестьян, его крепостных, подвергать себя и свои хозяйства разорению.

 

Пьянство преследовал он всеми силами. То и дело шлет он приказы – «всякого пьяного и буйного наказывать розгами и ничем другим и более 100 ударов не давать». «Смотри, – писал он раньше, в 1822 г., – чтоб пьянства, драк, праздности не было; таковых наказывать розгами пред сельским судом и давать, смотря по вине, от 10 до 100 ударов розгами».  И когда один из присланных к нему из Луговца в Прилуку крепостных плотников оказался постоянно пьянствующим, Носенко отослал его обратно в Луговец с педагогическим внушением и приказом приказчику – «глаз с него не спускать; всякой раз, что напьется пьян, сечь розгами». А если и после того не исправится, то добавочное повеление – «отдать в рекруты».

В. И. Штернберг. Малороссийский шинок, 1837 г.

 

Отсюда и введенный им порядок в его деревне в виде строгого предписания – «крепостным водки из шинков господских в долг ни под каким видом не давать под угрозой жестокого наказания». Порядок этот по отношению к своим крестьянам он пытался распространить и на чужих шинкарей. «Вообще, – писал он приказчику в 1822 г., – объяви чужим шинкарям, чтобы они моим крестьянам в долг горелки никому не верили, что я дам знать суду о том».

 

С точки зрения Носенко, одна из лучших мер наказания – это сечение розгами. Ведь, писал он становому приставу, – «50 розог не могут даже ребенка изувечить». И розга царила в деревне во всю и за все. Баба напряла мотки «мошеннически и не додала требуемого их количества», и ей приказано дать 30 лозанов (для изготовления розог, как правило, использовалась лоза), если в 2-х недельный срок не напрядет недостающих мотков из своей уже пряжи. Один крепостной нанес тяжкие побои другому: виновный призван в суд и по приказанию владельца получил сто розог.

 

И совершенно с такою же аккуратностью, с какой раздавались и мужчинам, и женщинам удары розог для исправления, Носенко требовал и неукоснительного отбывания наложенных им на них повинностей и податей. Делалось это и с целью приучения их к порядку, и с целью не давать оскудевать доходу владельца.

 

У Носенко оказался хороший хозяйственный глаз. Все поступающие продукты одинаково интересуют его. И приказчик присылает рыбу, которую ловят в господском пруде. Ловля строго регламентирована – она допускается лишь всей громадой. Последняя должна иметь свой громадский невод, который обязательно хранится у приказчика, а улов должен делиться пополам – половина пану, половина на необходимости громады, особенно в неурожайные годы.

Пруд в с. Луговец сегодня

  

Строго воспрещено иметь невода и другие орудия отдельным крестьянам. Носенко неукоснительно приказывает «невод у такого-то отобрать, ибо как осмелился самоправно пользоваться господскими правами»! Он знает, как велик может быть ежегодный улов (всему этому ведутся точные записи), и потому настойчиво требует – «рыбы мало, и та самая должна быть, и потому прислать непременно еще».

 

В 1839 году Носенко посылает выговор за недосланную рыбу – «за рыбу присланную ты не стоишь и доброго слова». «Где тут совесть, бездельник, где тут рыба? – внушает он приказчику, – когда негодной щучины было прислано тобой». Как истый хозяин, он не допускает и мысли о возможности недополучения следуемого ему оброка и предписывает взыскать сумму недостающего с приказчика.

 

Еще раньше за рыбу накопилась недоимка и штрафные деньги, не внесенные приказчиком ни в 1834, ни в 1835 гг. Носенко издает в 1836 г. приказ – «ты не прислал всех штрафных денег за рыбу! Люди, разживаясь, прибавляют оброк господину, за которым живут в добре, а ты гнешь, как бы убавить. Надо помнить, – прибавляет он, – что есть Бог», и предписывает немедля уплатить всю недоимку. «Ты не мысли, – добавляет Носенко в виде угрозы, – чтоб об этом когда-либо было забыто, и заплатишь с процентами». И это не было лишь пустой фразой с его стороны. Носенко, верный своим принципам, выработанным им понятиям о справедливости, воспитанный на римском праве, не останавливается пред продажей всего имущества приказчика, раз последний «гнул» слишком сильно к убавке платежей господина и, особенно, «к прибавке их в свою пользу».

 

Внимание к рыбе не было исключительным. В совершенно равной мере заботился Носенко и о том, чтобы грибы (рыжики, белые, боровики, «да притом самые хорошие») по 1 фунту со двора, доставлялись полностью под теми же угрозами; и о том, чтобы и мотки из конопли и пеньки присылались в установленном им количестве, указанного качества, определенной величины и веса, без обмана и «не мошеннически» натканные. «Мотки, чтоб были, – настаивает он постоянно, – напрядены хорошо и верно по данному мотовилу из белых конопель и чтоб были карточки при каждом мотке». И об обмане его не могло быть и речи. Он знал, и кто из баб, сколько мотков обязаны были доставить, и кто из них не доставил всего, и за все это взыскивал он с приказчика, а если оказывалась виновной баба, то приказывал, как мы знаем, сечь ее. «Мотки доставлены, – пишет Носенко в 1838 г., – неисправно. Это – мошенничество, и с твоей стороны недосмотр. А потому приказать им строжайше недостающее число пасом допрясть и сказать, что вперед они будут наказаны».

 

В 1830 г. приказчик доставил всего 91 моток. «Следственно, – заявляет аккуратный Носенко, – меньше против прошлогоднего на 14 мотков. <…> А по сему, за недостающие 14 мотков мне следует получить 14 рублей по цене, как здесь (в Прилуках) продаются на прямое шестирядное мотовило, а не плутовское».

 

Да и вообще для недоимок, для взыскания недосланного, все равно в форме ли рыбы, ягод, мотков, грибов и проч., у него выработалось прямое средство – раз оказываются недоимки такого рода, то пусть отвечают деньгами приказчик и громада.

 

«Тебе приказано было, – повелевает в 1835 г. Носенко, – много раз, когда не будет выслана рыба, или грибы, или другое что, то вместо того должны вы все платить за недосланное по 25 р. за каждый предмет; а без этого ты, пожалуй, и не подумаешь о том, чтобы отдать то, что следует. Итак, за недосланное собрать со всех людей 50 р. и деньги непременно доставить».

 

И о том, чтобы не уплачивать этих денег, нечего было надеяться. Единственная льгота, которую разрешал и допускал Носенко, заключалась лишь в замене платежа натурой платежом деньгами, или обратно. Так, вместо денег дозволялось давать, например, «деготь, но при цене за пуд не дороже 80 к.»

 

В деле взысканий всякого рода платежей порядок был установлен предусмотрительным и расчетливым помещиком самый строгий. Во-первых, все разнородные виды платежей обязаны были вносить помещику через приказчика все крестьяне без исключения, все равно, были ли они наделены землей или нет. Во-вторых, за поступления отвечала вся громада, так как только с нею в полном составе имел дело помещик, а не с отдельными лицами. Такой порядок заведен был Носенко с 1803 года, и он упорно придерживался его во все время правления. Луговцом.

 

«Вперед, – так писал он, например, в 1824 г, – с мелкими расчетами, что тот или другой не заплатил, ты мне не смей входить и писать! Я положил оброк на целую громаду, а не на души порознь, а потому целая громада мне должна отвечать за все сполна, как это прежде всегда бывало».

 

Кроме плат натурой (с правом заменять их в некоторых случаях деньгами), Носенко взыскивал со всех крепостных и то, что он называл «ченшом», т. е. платеж преимущественно деньгами, определенный им в 300 р. Взыскивался он два раза в год, и приказчикам было особенно строго предписано присылать его аккуратно, в два срока, которые, впрочем, не были строго установлены. Носенко лишь в некоторые годы требовал доставлять ему чинши, первую часть до Пасхи, вторую – до Василия.

 

Так как хозяйства своего Носенко в Луговце не вел, то и барщины в деревне не существовало вовсе. Крестьяне лишь обязаны были платежом натурою и деньгами в виде чинша. Избавить от уплаты чинша мог лишь сам Носенко.

 

Исключительно от его воли зависело или потребовать чинша деньгами, или заставить отработать его. К последнему способу он прибегал нередко, но и то лишь потому, что в Луговце крестьяне были хорошими плотниками. Почти ежегодно, в том или ином количестве, призывал он их в Прилуки или в села прилуцкия, принадлежавшие ему, для всякого рода построек. Они должны были работать даром за освобождение от части чинша, по расчету же Носенко. Но являться на плотницкие работы дозволялось лишь трезвым, не ленивым и не проштрафившимся крестьянам. Присылка лентяя вызывала настоящую грозу.

 

«Как ты осмелился переменять то, что уже мною утверждено, – с раздражением пишет Носенко своему приказчику в 1837 г., – если Степан (крестьянин) без ведома твоего осмелился сам от себя послать сюда, на смену, то дать ему 50 розог среди громады, если я сам с ним не переведаюсь. И кого дерзнул ты сюда прислать мне на глаза? Вора, негодяя, пьяницу, который за бесчисленные проказы отослан был к тебе. Приказы мои отменять не смей под опасением наказания».

 

Как основное правило, господствовала в Луговце система неукоснительного взыскания во что бы то ни стало и «сполна». Малейшая отсрочка вызывала ряд повторных и настойчивых требований о немедленной присылке всей суммы или недоплаченной части. Лишь для «гультяев» и «ленивцев», которые упорно отказывались от уплаты и с которыми бессильны были справиться приказчики и громада, была придумана Носенком специальная кара – приказчики должны были высылать такого рода лиц на время косовицы, жатвы и других сельскохозяйственных работ ко двору помещика, где их заставляли отбывать барщину.

 

«Все неисправные плательщики, – издает в 1835 г. свой приказ Носенко, – пьяницы, ленивцы будут работать здесь панщину, а земли их и особливо пенечные огороды должны будут за них же выплачивать все подати и чинши». Это, – по мысли Носенко, – наказание крепостным его за то, что, как он пишет в том же приказе, – «вы только лукавствуете и хитрите».

 

Становой пристав мглинской полиции и Носенко

 

Строго охраняя свое «священное право» распоряжаться по своей воле крестьянами, следить за их поведением, подвергать их телесному наказанию, Носенко, с другой стороны, уже в силу своего высокого мнения о роли дворянина, не допускал и мысли о возможности какого-либо постороннего вторжения в его отношения к крестьянам, отношения, основанные, по его убеждению, на присущем ему праве, особенно вторжения полицейской власти.

 

В таком вторжении он усматривал явное нарушение своего «священного права» и либо просто отменял приказы и распоряжения какого-нибудь станового пристава, либо протестовал против действий его, против «незаконного» его вмешательства.

 

Становой пристав – это полицейское должностное лицо, возглавляющее стан – полицейско-административный округ из нескольких волостей. Должность учреждена в 1837 г. Положением о земской полиции. Становой пристав контролировал органы волостного и сельского самоуправления края в плане осуществления ими правопорядка и судебных функций.

 

Носенко в 1842 г. получил жалобу от своих крестьян на обременение их подводами по распоряжению станового пристава. Разузнавши, что с крестьян других владельцев в Луговце подвод не берут, а только с его крепостных, что вымогают с них насильно подводы и задерживают иногда по неделе у станового для собственной его езды, Носенко пишет приказчику приказ, прекратить все это.

 

«Я не делал, – пишет он, – никакого контракта содержать почту для возки станового пристава и содержать тройки коней и погонщиков в его дворе для разорения моих крестьян, а потому приказываю тебе подать куда следует жалобу о прекращении такого самоуправного разорения крестьян наших, и притом объявить, что впредь без письменного от земского суда приказа, законным порядком подписанного, никакие подводи выдаваться не будут, а также по запискам на лоскутках бумаги, потому что такие вымогательства противозаконные, а подводная повинность должна быть общественная целого уезда и, следовательно, должна соблюдаться очередь по числу ревизских душ в каждом владении».

 

Несколько раньше, в 1839 г., Носенко вступил в еще более решительную борьбу со становым приставом для защиты своего «священного права».

 

 

Становой пристав

 

Назначенный им приказчик оказался виновным в похищении немалого количества дерева из помещичьего леса, в недобросовестном ведении дел, неправильной присылке чиншей и т. п. Кое-кто из крестьян донес о порубках Носенко, и последний, выразивши этим крестьянам «великое спасибо» и подаривши одному 25 р., а другим по 15 р., предписал суду произвести дознание. По дознанию приказчик с сыновьями оказались виновными, и Носенко присудил их ко взысканию около 4 тыс. рублей и постановил продать все их имущество в пополнение долга, если они не уплатят следуемого в месячный срок. А так как при составлении описи имущества громадою, по поручению помещика, бывший приказчик оказал сопротивление и дрался, да и крал лес, то Носенко в дополнение приказал высечь и его, и его сыновей, дать каждому но 56 розог. Высеченные крестьяне обратились с жалобой к становому за увечья, нанесенные им, и становой отправил к Носевко повестку и потребовал у него объяснений. Повестка привела в страшное негодование Носенко, и он разразился ядовитым и насмешливым протестом против «явно», с его точки зрения, «незаконных действий станового, осмелившегося затронуть и его «господина» особу, и его «священные права».

 

Это письмо Носенко, важное для понимания социально-общественной атмосферы края, существовавшей до отмены крепостного права, мы приводим полностью.

 

Письмо адресовано так:

 

«От помещика коллежского асессора двух императорских Российских ученых обществ члена и проч., и кавалера Павла Павлова сына Белецкого-Носенко, ответ на повестку его благородия г. приставу 3 стана Левицкому мглинского уезда».

 

«Повестку вашу от 27 ноября за № я имел честь получить чрез почту; и спешу предостеречь Вас.

 

Вы, милостивый государь мой, совсем меня не знаете, я человек довольпо грамотный, читаю толстые книги, никогда не отговариваюсь незнанием законов; очень знаю свои права помещика и крепостных людей; живу по русской пословице: «еду тихо не свищу, кто ж наскочит не спущу».

 

В течение почти 40-ка лет, крестьяне мои никогда... не впадали в недоимку, потому что я непрестанно о том заботился, и даже в дорогой год не заимствовались на продовольствие от казны. Для разбора их исков, споров, драк и прочего, за отдаленностью моего жительства, установлен был от меня сельской суд из двух избранных ими судей и громады, они собирались всякий праздничной день после обеда и судили и рядили дела по святой правде, как нельзя лучше, и за дерзкие дела приказчиков судили и штрафовали с 1803 года.

 

Но Иван Сигуль с сыновьями своими... осмелились самоуправно эту спасительную меру уничтожить и присвоили себе, как это доказано, самовластие над моими крестьянами, начали тирански их наказывать, отнимали у них поля, сенокосы, огороды и проч., без здирства с крестьянина не выдавали ему свидетельства для получения покормежной; потом стали вымогать и брать с крестьян лишние поборы будто бы в казенные податки; эту лихву присвоили себе и никогда не отдавали громаде отчета, пока не дошли до меня общие жалобы о всех их злоупотреблениях. Вот каким образом Сигули разбогатели!

 

Наконец, они, накупивши много лишних лошадей и нанявши наймитов, не смотря на то, что своя семья многочисленна, зимним путем иногда на 20 подводах крали мой лес и возили продавать его в г. Мглин; и сверх того самоуправно крали себе на постройки, и в ослушание моего строгого приказа Сигули не захотели идти с громадою считать выкраденные ими деревья, за которые я положил самую бедную плату, какая была установлена от меня назад тому (около 40 лет, а не ту цену, которую предписано брать за покраденные сосновые деревья в своде законов.

 

Теперь позвольте вам, М. Г. мой, напомнить, что я решил все это дело, как владелец окончательно, на основании т. IX, статьи 594-й..., следовательно без всякой апелляции к кому либо.

 

Далее. Свода Законов в том же томе статья 596: для удержания крепостных людей в повиновении и добром порядке, он (т. е. владелец или помещик) имеет право употреблять домашние средства исправления и наказания, по его усмотрению, но без увечья и проч. Из этого вы усмотреть можете, что написанные вами 56 ударов розгою совсем не бесчеловечно и не может даже ребенка изувечить.

 

Вам угодно было назвать розгу по-немецки шпицрутеном, что все-таки значит хлыст. Но всякий знает, кто служил в военной службе, что военный суд присуждает за первый побег дезертира пройти сквозь строй шпицрутенами целого полка один раз, что составляет по теперешнему счету 4000 ударов, и это никто не осмелится назвать бесчеловечным.

 

Что касается до 75 рублей за лишний удар, это праведная гроза для исполнителей судебных приговоров при наказании уголовным палачом.

 

Вы поступили, М. Г. мой, очень неосторожно, в противность закона т. X ст. 1614, п. 2: «запрещается давать суд крепостным людям против своих помещиков, кроме дел об отыскивании законной свободы от укрепления», и того же С. З. в т. IX ст. 597 узаконяет: «запрещается принимать от крепостных какие-либо на их владельцев доносы и проч.»

 

Следовательно, вы не имели никакого законного права принимать просьбы от преступных крестьян моих, Сигулей, чтобы тем возбудить в них дерзость законопреступную против высочайше вверенной мне власти, когда я решил дело окончательно, по силе закона. Всякой благородный человек и дворянин верно будет защищать это священное право до последней минуты своей жизни.

 

Как законное повиновение от крестьян моих, Сигулей, нарушено, и как не мудрено предвидеть последствий этого приключения, то я одолжаюсь покорно просить вас обратить возмутившихся крестьян моих к законному повиновению и дать зависящую от вас помощь крестьянам моим, Даниле Повтарю, Федору Киреенку и прочим для исполнения моего приказа по окончательному моему присуждению.

 

Время не терпит. Вы ободрили разорителей моих крестьян, которые осмелились писать в последнем своем отчете, будто они тратили громадские деньги на угощение членов земского суда, заседателей и всяких ревизоров, и давали им деньги. Злодеи, которые не умели ценить благодеяния своего помещика, под правлением которого обогатились и нажились благополучно около 40 лет, конечно не пощадят стороннего. Еще прошу вас, поспешите привести их в повиновение.

 

Р. S. Мне очень обидно, что вы, М. Г. мой, вздумали пугать меня принятием от Сигулей на меня или на крестьян моих жалобы. Если они не будут обращены к законному повиновению мне и не исполнят моих приказов, я принужден буду жаловаться в Губернское Правление, где, конечно, найду правосудие.

 

Никто не имеет права вмешиваться в мое имение, нарушать беззаконно мою власть, уверяя непокорных крестьян моих, будто они могут приносить жалобы на окончательные суды своего помещика к кому бы то ни было».

 

К этому портрету, нарисованному самим Павлом Павловичем, нечего добавить – он абсолютно уверен в «священном праве» единолично распоряжаться судьбой своих крестьян, что, как нам кажется, всего через сто лет и стало главной движущей силой Революции 1917 года, когда эти же крестьяне стали грабить и жечь дворянские усадьбы, демонстрируя, что они вовсе не считают такую власть «божественной», когда помещику все и даром, а крестьянину кое-что и только за тяжкий труд. Да и вера в такого несправедливого Бога оказалась подорванной настолько, что они стали рубить иконы, сбрасывать кресты и крушить храмы.

 

Сегодня, когда на бывшую общенародную собственность, даром «прихватизированную» в основном партийной номенклатурой (новоявленной Старшиной), снова объявлено «священное право» теперь уже не Бога, а закона, стоящего на защите этой неправедно приобретенной собственности, когда одни имеют дворцы, яхты, заграничные виллы и миллионные доходы в день, а другие еле сводят концы с концами от зарплаты до зарплаты, очередная революция в России неизбежна. И произойдет она не через сто лет, как Февральская, а намного раньше.

 

***

 

Когда статья практически была написана, мне прислали видеоролик с выступлением Грефа на Петербургском международном экономическом форуме (ПМЭФ) в 2016 г. –

 

https://www.youtube.com/watch?v=cVxn9q9GL_0https://www.youtube.com/watch?v=cVxn9q9GL_0,

 

В своем выступлении г, Греф предельно откровенно излагает свои взгляды по методам управления нашей страной путем деления всего населения на две страты – одна обладает всей полнотой информации о состоянии страны и ее экономики, а для другой эта информация сознательно ограничивается и недоступна, что необходимо для «манипулирования» населением с целью «эффективного» управления им.

 

Далее, со ссылкой на восточных философов, которых он трактует очень своеобразно и исключительно в пользу своей позиции, фактически утверждается, что лишь с помощью деления населения на две категории – низшую и высшую – только и можно обеспечить управляемость такой сложной системой, как государство.

 

Из этого выступления фактически предельно ясно, что новоявленные носенко-грефы присвоили себе «священное право» повелевать страной так, как они считают это необходимым для сохранения своего господствующего положения. Мнение народа при этом никакого значения не имеет, более того, его и не нужно учитывать, так как оно будет основываться на неполной информации, а полная информация доступна лишь избранной части общества, к которой относятся, надо полагать, все, присутствующие на этом форуме – вряд ли Греф решился бы произнести все это, если бы не рассчитывал на поддержку участников форума излагаемой им концепции управления страной. Именно с таким вопросом он и обратился в конце выступления к Эльвире Набиулиной.

 

 

Герман Греф и Эльвира Набиулина на ПМЭФ, 2016 г.

 

Таким образом, все население России предлагается поделить на «пастухов» и «овец», которых лишь надо «стричь». Возникает закономерный вопрос, а чем эта идеология отличается от идеологии фашизма, где есть господа, элита и недочеловеки, которые должны обслуживать эту элиту, и знать лишь элементарные правила арифметики?

 

Суммируя все сказанное, можно сделать неизбежный вывод, что если наша современная элита не учтет уроки истории, то очередная революция наступит в России уже в ближайшее десятилетие, так как народ, с одной стороны не так религиозен, как в 1917 г., а с другой – хорошо помнит, как на основе общенародной собственности и без апелляции к Богу соблюдался баланс равноправия и справедливости различных групп населения в Советском Союзе. 

Паситесь, мирные народы! 

Вас не разбудит чести клич. 

К чему стадам дары свободы? 

Их должно резать или стричь. 

Наследство их из рода в роды 

Ярмо с гремушками да бич. 

Так написал А. С. Пушкин в 1823 г., но он ошибся – народы России сто лет назад проснулись. А в эпоху сетевых коммуникаций они проснутся снова очень быстро и никакие ограничения новоявленных носенок-грефов на информацию не помогут. 

 

Источники и литература

 

1. Ефименко А. Я. «Малороссийское дворянство и его судьба» // «Вестник Европы», 1891, №8.

2. Старшина малороссийская. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890–1907 гг.)

3. Миллер Д. П. «Превращение казацкой старшины в дворянство» // «Киевская Старина», 1897.

4. Лазаревский А. М. Замечания на исторические монографии Д. П. Миллера о малорусском дворянстве и о статутовых судах. - Харьков, 1898

5. Лазаревский А. Описание старой Малороссии. Т. I. Стародубский полк. Издание второе / Под общей ред. О.Р.Вязьмитина  — Белые Берега: Группа компаний «Десяточка», 2008.

6. Романович-Славатинский А. В. Дворянство в России от начала XVIII в. – СПб., 1870.

7. Генеральное Следствие о маетности Стародубского полка. Т.1 – Киев, 1929

8. Ригельман А.И. Летописное повествование о Малой России и ее народе и казаках вообще. – М., 1887

9. Лазаревский А. М. Малороссійскіе посполитые крестьяне (1648-1783 гг.). Историко-юридический очерк по архивным источникам – Киев, 1908

10. Мякотин В. Очерки соціальной исторіи Украины въ ХѴІІ-ХѴІІІ вв. – Прага, 1924

11. Мякотин В. Крестьянство Левобережной Украины во второй половине ХѴІІ века – София, 1933

12. Лучицкий И. Из недавнего прошлого // Киевская старина, № 4, 1901

13. Модзалевский. В. Малороссийский родословник. Т. 1-4 – Киев, 1908 - 1914

14. Милорадович Г.А. Родословная книга Черниговскаго дворянства, т.1-2. – СПб., 1901

15. Лучицкий И. Займанщина и формы заимочного землевладения в Малороссии. //Юридический вестник, № 2, 1890.

16. Лучицкий И. Сборник материалов для истории общины и общественных земель в Левобережной Украине XVIII в. – Киев, 1884.

17. Бирюков С. Н. Социально-экономическое развитие городов Стародубья в XVIIIв. – СПб, 2014

18. Батурко Ф.Ф. Историко-экономический очерк Мглинского края //Сайт Мглинский край http://www.mglin-krai.ru/20-interesnoe/istoriko-ekonomicheskij-ocherk-mglinskogo-kraya

19. Протченко З. Е. Земля Мглинская – родной край. – Брянск, 2003

20. Кизимова С. П. Мглин. – Клинцы, 2015.

21. Поклонский Д.Р. Стародубская старина. Т.1. – Клинцы,1998.

22. История Украины. Научно-популярные очерки. http://www.e-reading.by/bookreader.php/1035931/Istoriya_Ukrainy._Nauchno-populyarnye_ocherki.html

23. Бузина О. Тайная история Украины-Руси. – ООО «Издательство «Эксмо», 2016

24. Бузина О. Воскрешение Малороссии – Киев: Арий, 2013

25. Маркевич Н. История малой россии. Том 2. http://www.nnre.ru/istorija/istorija_maloi_rossii_2/p3.php#metkadoc8

26. Бантыш-Каменский Д. История Малой России. – М., 1822

27. Грушевский М. Иллюстрированная история украинского народа. – СПб., 1913

28. Широкорад А.Б. Россия и Украина. Когда заговорят пушки…– М.: АСТ, 2007

29. Википедия