Виталий Черенцов
ПЕСНЯ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
Музыкально-поэтическая повесть.
Предисловие автора
Укрывшись пледом, я сидел в кресле у камина, который только начинал разгораться.Мой мозг обдумывал сюжет очередной новеллы. Чуть в стороне от камина стоял телевизор, транслировался какой-то концерт, и ведущий программу за кадром объявил следующий номер. Вышли на сцену Борис Моисеев и Людмила Гурченко и стали исполнять песню, где были слова: «…уехал в Петербург, а приехал… в Ленинград». Почему в истории этих песенных героев вначале был Петербург, а потом – Ленинград, было не совсем понятно, так как я слушал песню без особого внимания. О каком периоде в историческом плане шла речь – тоже было не ясно… Пока шёл концерт, я вспомнил давнюю историю,которую поведал мне в отдельных штрихах когда-то мой друг. А история эта начиналась в тогдашнем Ленинграде. Теперь же, кажется, намечалось её продолжение, и вот каким образом…
...Несколько дней назад был звонок этомудругу от земляка из параллельного класса. Земляк восстановил связи уже со многими друзьями, и на вопрос друга – «а можно ли и ЕЁ найти» – через несколько дней сообщил ему номер телефона, но задал вопрос: «А не поздно ли?»
Я не стал, как выражаются, лезть в душу другу, и что было на самом деле дальше, я так и не узнал и не знаю до сих пор… Но вот что моя фантазия придумала, так как эта история не давала мне спокойно жить…
Да, да, этот звонок и эта песня – прекрасная фабула для новой новеллы, а тот сюжет, который я только что обдумывал, подождёт, а сейчас немедленно нужно начинать эту, только как? Для меня, начинающего, это всегда представлялось не лёгкой частью очередного «творения». И я решил подсмотреть у классиков; оказалось, что они начинали свои гениальные произведения гениально просто. Вот, например, как начинал М.Ю. Лермонтов свою повесть «Бэла» из «Героя нашего времени»:
«Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из…»
И я решил, что своё повествование начну также просто и от первого лица, как это сделал Михаил Юрьевич, и поведу его с 1960-го года из тогдашнего города Ленинграда. И у меня получилось «творение», которое я назвал –
«ПЕСНЯ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ»
Я стоял на Аничковом мосту через Фонтанку у знаменитых коней знаменитого Клодта. Белые ночи давно кончились, и наступали лёгкие Ленинградские сумерки. Они были ещё такие, что после захода солнца фонари долго не включались. Прошло часа два, а Нины всё нет… Что-то случилось – решил я, и, походив несколько раз по мосту и полюбовавшись снова силуэтами коней,уехал в своё общежитие. Глядя на удаляющийся мост, вспомнились строчки из Блока:
«Лошадь влекли под уздцы на чугунный
Мост. Под копытом чернела вода.
Лошадь храпела, и воздух безлунный
Храп на мосту сохранял навсегда…»
Эти строки я запомнилот гида-экскурсовода на недавней экскурсии по городу, а ещё он нам поведал, что эти чудесные кони стоят уже почти 120 лет!
Да, на 100 процентов я согласен с поэтом: эти кони стоят, как живые… только что не храпят (ну и сотворил же Пётр Карлович такое чудо). А стихотворение мне понравилось своим ритмом и размером, нужно обязательно найти его полностью по приезде в институт.
Дня через два, да, точно, через два дня пришло письмо от Нины с извинениями, но без объяснений и с предложением встретиться через три дня в три часа на Дворцовой у «столпа». Да, я вспомнил: она объясняла – «я сбегу с третьей пары и как раз успею».
Но тут произошло то, что коренным образом изменило уже наметившийся (я так думал) дальнейший ход моей жизни. Ой, сколько правды в древней притче: «хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Так вот, буквально за день до назначенной встречи, я получаю письмо от своей институтской подружки Люды, с которой были неопределённые отношения не по моей вине: мне она очень нравилась, а в обратных чувствах я не был уверен. Тон её письма был многообещающим и таким тёплым, что я летал, как на крыльях. Неужели она отвечает мне взаимностью? Я был в смятении! Что делать? Письмом намеченную встречу уже не отменить, и я поступаю не по-мужски: не иду на эту встречу. Об этом решении я потом буду часто вспоминать с сожалением. Ведь это была бы моя первая встреча с ней, моей детской мечтой, там был бы первый разговор, я так долго за ней «охотился», я влюбил себя в неё уже с шестого класса! Что я наделал!?. Сколько раз там, в нашем маленьком городке, вечером, как только основательно стемнеет, я незаметно подходил к воротам её дома, желая и в то же время боясь внезапной встречи. Когда мы разъехались после школы по институтам, кто-то сообщил ей ненароком о моей симпатии к ней. Началась переписка. До сих пор помнится её полудетский почерк. Ребята из комнаты смотрели на меня, обалдевающего после получения очередного её письма. Они мне так завидовали! Переписанную её рукой песню «На Таганке» я долго хранил, а текст помню до сих пор… У меня было такое настроение после получения её письма, что я начинал петь даже на лекциях, спохватываясь потом и оглядываясь вокруг.
В одном из писем Нина поведала: это было зимним морозным вечером, она возвращалась из школы домой со своей подружкой, а я, оказывается, шёл чуть впереди них и не знал, что они идут следом… Она так ждала, что я обернусь и останусь с ней… но этого не случилось… Значит, она была неравнодушна ко мне?.. Какой же я болван!
Вечерами я досаждал однокурсникам своими «упражнениями». В голове было столько мелодий, песен! А песня – «Шаланды, полные кефали…» – у меня долго не сходила с губ, за что от ребят получил прозвище – «Дималик-кефалик».
И вот письмо от однокурсницы перечеркнуло все мои детские мечты и грёзы…
Прошло столько лет! И вот в моих руках телефонный номер… Пальцы нажимают на кнопки с цифрами… и рука опускается, не добрав до конца весь номер, и так по нескольку раз в течение многих дней. Ночью возникают разные варианты начала разговора… Но смелости начать разговор у меня нехватило, но я представил нашу несостоявшуюся тогда в Ленинграде встречу и дальнейшие события так, как это могло бы быть 50 лет назад. Вот они мои уже взрослые грёзы…
Мы всё же встречаемся на Дворцовой, первый раз смотрим друг другу в глаза, словно пытаясь понять: нужна ли была нам эта встреча. Долго ходим вдоль Невы, по Невскому, подходим к «Медному всаднику», делаем около него несколько кругов; она рассказывает о своих успехах в институте, о доме, где остались родители, о своей младшей сеcтрёнке, любимых поэтах и писателях, а я – о своих увлечениях фотографией, поэзией и пением и даже в шутку предупреждаю, что ей придётся терпеть мои «арии», если мы когда-то будем вместе. На это моё предупреждение она просто рассмеялась. Мы так увлекаемся разговорами, что не замечаем время развода мостов, и нам ничего не остаётся, как бродить по ночному Ленинграду и наслаждаться его тишиной в эти часы. Несколько раз в разговоре я возвращаюсь к музыкальной теме, рассказываю о своих любимых певцах – Лемешеве, Козловском, Нечаеве, Бунчикове – и даже что-то напеваю из их репертуара. А вот уже и рассвет, высвечивается в лучах восходящего солнца шпиль Петропавловки. Мы незаметно приходим на Аничков мост, останавливаемся, любуясь творением Клодта. Я, глядя на восходящее солнце, вспоминаю любимую серенаду из «Пертской красавицы» и начинаю потихоньку напевать…
«Озари стон ночи улыбкой
И стан твой я гибкий обниму любя.
До зари, до утра прохлады
Я петь серенады
Буду для тебя.
…Ночь молчит и тени густеют,
Но видишь: бледнеет пред зарёй восток…»
Нина смотрит на меня с изумлением и спрашивает:
– И давно ты так поёшь? Продолжай, продолжай, – это так красиво: мы, солнце и серенада! У меня такого ещё не было, только не так громко, ведь город ещё спит…
Подходит первый почти пустой трамвай, мы вскакиваем в него и немного едем вместе. Вот и её остановка, а я должен ехать дальше. Делаю попытку поцеловать её. «Не сейчас», – тихо говорит она, глядя мне прямо в глаза, ласково и с улыбкой отталкивает меня, взявшись за полы моей куртки, и выпархивает в открывшуюся дверь…
И вот мы на последних каникулах в своём городке… Почти ежедневные вечерние встречи, мы бродим по полутёмным улицам и, когда рядом никого нет, берёмся за руки, сжимая друг другу пальцы. В один из вечеров идём в горсад, по дороге начинаю потихоньку насвистывать и напевать мелодию…
«...в городском саду играет духовой оркестр,
На скамейке, где сидим мы, нет свободных мест.
От того что пахнет липа и река блестит
Мне от глаз твоих красивых
Взор не отвести…»
Нина слушает и удивлённым голосом спрашивает:
– Дима, у тебя удивительная способность: петь о том, что видишь и чувствуешь на момент, причём ты сразу находишь нужную мелодию, откуда это у тебя?
А я смеюсь:
– Это у нас семейное, от мамы, и ещё потому…
В горсаду мы находим укромное место, где она разрешает поцеловать себя; мой поцелуй был робкий и неумелый, а её ответный был таким, что у меня закружилась голова. После поцелуя мы обнимаемся и, прижавшись телами друг к другу, долго стоим в каком-то блаженном оцепенении…
Через несколько дней мы объявляем родителям: мы – муж и жена.
Ой, здесь целая история предшествовала этому…
Нам ведь через неделю нужно было уезжать, и мы решаемся на авантюру: идём в загс, что на Ленинской улице, и просим зарегистрировать наш брак. В почтенном возрасте тётенька смотрит на нас и очень строго спрашивает:
– Что, уже нужно? – и, вскинув очки с носа на лоб, смотрит на её животик.
– Да, нет, – говорим мы в один голос, смущаясь от такого вопроса, – просто нам скоро уезжать.
– Деточки, я знаю ваших родителей и ваши семьи, думаю, что всё у вас согласовано. Приходите завтра, и я всё оформлю. Вижу – любите вы друг друга…
Мы выскакиваем из загса, лица наши пылают огнём… На следующий день та же тётенька вручает нам свидетельства о браке, скромно поздравляет, дав короткое напутствие:
– Совет вам да любовь!
Возвращаемся из загса домой по Первомайской, внутри всё бурлит, я не могу молчать и вырывается наружу песня…
«…Как много девушек хороших,
Как много ласковых имён,
Но лишь одно из них тревожит, унося покой и сон…»
Нина не просто улыбается, а смеётся, глядя на меня, обезумевшего, и говорит тихонько, дёргая за рукав:
– Тише, тише, вокруг люди, что они подумают…
Идём сначала к её родным; она, заикаясь от волнения, сообщает маме:
– Мам, мы поженились…, – и опускает глаза…
Отец Нины, что-то строгавший во дворе, услышав такие слова, роняет на землю рубанок, стоит, сначала молча, а потом …
– Это что за конспирация, что за спешка, – доигрались, доходились?
– Не шуми, не шуми, отец, видишь, какие они счастливые, поздравь лучше, – говорит спокойно её мама и, смахивая слезу, улыбается, – этого мальчика мы знаем давно, он из большой и хорошей семьи…
В концеконцов, родители нас поздравляют, целуют… Стали думать о свадьбе: где и когда, кого приглашать…
– А ты сказал своим родителям? – это был вопрос ко мне.
– Сейчас же идите вместе и «обрадуйте» их, да только осторожно, а то они уже люди пожилые…
Мои родители относятся к нашему сообщению, которое мы вместе еле слышными голосами шепчем, внешне спокойно. (А я думаю: проработка и «воспитание» будет наедине со мной). Отец, правда, только окидывает оценивающим мужским взглядом будущую невестку, но ничего не говорит… Потом следуют сдержанные поздравления и разговор о предстоящей свадьбе… Говорит больше мама, отец же помалкивает, видимо, недовольный моим скоропалительным и не согласованным поступком.
Мама, уже после того как жена моя уходит (ой, уже – жена!), так выражает своё чисто женское мнение:
– Ой, сыночек, она у тебя, конечно, хорошенькая, только такая маленькая и хрупкая, ну где там ребёночек может завестись…, ну что делать – решили, так решили, вам жить… Девочка твоя из хорошей, интеллигентной семьи, родителей её мы знаем столько, сколько сами живём здесь.
После разговора с мамой я захожу в дом для поиска каких-то своих вещей в спальне, вижу отца, который шепчет молитву, стоя перед маленькой деревянной иконкой, висевшей в уголке под потолком; мы оба смущаемся, и я выхожу…
Свадебное угощение решено организовать у её родителей… С обеих сторон на свадьбу приглашаются все местные городские родственники. Как и положено, много раз «горько», поют песни все вместе, а потом я со своим отцом под гитару её отца исполняем «когда я на почте служил ямщиком…», за что получаю одобрение от тестя. Он даже прилюдно меня хвалит:
– Дочка, а красивый голос у твоего мужа… только спешит …
А потом её папа, бывший военный, поёт под гитару прекрасным голосом свою любимую «…на позицию девушка провожала бойца», и ему все здорово аплодируют.
После застолья гости расходятся, а нас её родители оставляют у себя – «у нас свободней», – так говорит её мама. Уже темнеет, и с улицы доносится залихватская частушка, исполняемая чьим-то звонким голосом.
– Это, наверно, Дуня Жаричиха? – спрашиваю я.
– Да, да, конечно, ни у кого больше такого голоса нет, это она ведёт своих и моих подружек в горсад на танцы… Когда я теперь с ними спою? Да, закончились, видно, мои песни, там сейчас с ними моя сестрёнка Саша… у неё всё только начинается…
Подходит её мама и предлагает нам постелить на сеновале: «там не так жарко, да и в доме у нас много народа». Пока мама готовит постель, выходит во двор бабушка Груня, подходит к нам, и, глядя на меня и одновременно обращаясь к Нине, говорит, улыбаясь:
– Внученька, и где ж ты такого красавчика нашла? Береги ж его…
Мы смеёмся, а она так серьёзно:
– Не смейтесь, вам обоим надо уметь беречь ценное…
– Пока родителей нет, – продолжает бабушка Груня, – я вам по секрету скажу: молилась за вас, просила у Господа Бога послать здоровья и деточек, а завтра схожу в церковь и поставлю свечку у иконы нашей защитницы – Богоматери Одигитрии Мглинской.
Мы захихикали, а бабушка так строго и говорит:
– Не смейтесь, наш батюшка так нас наставляет: молитва помогает и тем, кто и не верует в Бога…
Тут слышится голос мамы:
– Детки, всё готово…
На сеновале мы бросаемся в постель и тонем в свежем сене, которое пахнет мёдом и ещё чем-то. Засыпаем же мы уже только с первыми петухами, устав от всего того, что бывает в первую ночь…
Просыпаемся от лучика солнца, заглянувшего к нам в маленькое окошко под крышей, и впервые при свете мы видим друг друга обнажёнными. Она стыдливо рассматривает меня, а я просто не могу оторвать глаз от её красивого голенького тела. Она не стесняется и, закрыв глаза, позволяет себя потрогать везде, и я, как сумасшедший, расцеловываю снова и снова её губы, шею и маленькие девичьи бугорочки её груди…
Лёгкий стук в дверь прерывает наше любование…
– Молодые, – это за дверью голос её мамы, – я извиняюсь, но мне скоро нужно уходить на конференцию в школу, если выспались, спускайтесь на завтрак. А папа наш уехал в Пригородное, в детдом, ему, как военруку, поручили организовать там «Зарницу», вернётся он только вечером, и тогда мы снова соберёмся и посидим за столом, я уже всех предупредила.
Мама поит нас чаем из каких-то вкусных трав и кормит пирогами с маком и яблоками, больше мы ни к чему не притрагиваемся…
До отъезда у нас ещё почти целая неделя, которая стала для нас действительно «медовой». Спим мы по-прежнему на сеновале, просыпаясь к обеду. Вечерами почти никуда не ходим, крутим пластинки с «Мишкой» и «Бэссаме Мучо», а в основном – бродим по большому саду и никак не можем наговориться… Я рассказываю, как и при первой встрече, о моих любимых певцах, писателях и поэтах. Ей особенно нравится мой пересказ содержания повести Рувима Фраермана «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви». Там ведь такая красивая истории о наивной детской любви и дружбе нанайского мальчика Фильки и девочки Тани! Потом я упоминаю о недавно прочитанной прекрасной повести Паустовского «Золотая роза». Она слушает меня и, смущаясь, обещает тоже прочитать всё это и одновременно советует мне прочитать «Три товарища» Ремарка.
В один из вечеров я начинаю декламировать ей «Анну Снегину» Сергея Есенина…
«Село, значит, наше – Радово,
Дворов, почитай, два ста.
Тому, кто его оглядывал,
Приятственны наши места…»
И дальше… дальше…, не останавливаясь…
«…Голубчик! Да ты ли?
Сергуха!
Озяб, чай? Поди продрог?
Да ставь же ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог…»
…Нина, затаив дыхание, слушает, а я не могу остановиться и продолжаю… -
«…Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень…»
…Наконец, я дохожу до последних строк…
«…Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет.
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково…»
Нина, видимо, знает это последнее слово – «нет» – и не даёт мне его произнести, закрывает мой рот своей теплой маленькой ладошкой, обнимает и шепчет: «да, да, да…». Мы смеёмся и замираем в объятьях…
Очнувшись от нахлынувших чувств, она смотрит на меня во все глаза и шепчет:
– Скажи мне, Дима, это – сон или явь? Мне просто не верится, что это всё происходит с нами…
Я сжимаю её в своих объятиях, и тогда она, очнувшись, произносит:
– Ой, мне больно, значит, это не сон…
– Ниночка, послушай, а почему ты мне ни разу не почитала стихи своих любимых поэтов?
– Ой, ты будешь смеяться, но у меня любимые не Пушкин и не Есенин, а Игорь Северянин и Давид Самойлов, они, по-моему, из Эстонии.
– Ну, тогда я немножко Северянина вспомню, вот его «Весенний день»…
«…Весенний день горяч и золот, –
Весь город солнцем ослеплён!
Я снова – я: я снова молод!
Я снова весел и влюблён!»
– Хорошие стихи, мне они понравились и то, как ты читала, мо-ло-дец!
За два дня до отъезда наши отцы собираются на рыбалку, берут и меня с собой.
– Пойдём посидим с удочками, может, и ничего не поймаем, но зато отдохнём, а то скоро в школе начнутся занятия, тогда уж не выбраться. А заодно проверим: какой рыбак из твоего мужа, – смеётся её отец, подмигивая дочке.
Выходим рано утром, это ближняя рыбалка: на Воронусе, в Рудне Шумаровской, километрах в пяти от города. Погода стоит чудесная: показывается краешек солнца, и бывшие на горизонте облака быстро рассеиваются, вот уже в небе звенят жаворонки, они почти неподвижно висят в потоках воздуха… Мы идём сначала тропинкой по ещё нескошенным лугам, и я начинаю напевать сначала тихо, а потом всё сильней и сильней…
«Колокольчики мои,
Цветики степные,
Что глядите на меня, темно-голубые.
И о чём звените вы в день весёлый мая,
Средь некошеной травы головой качая…»
Мои «старики», шедшие чуть впереди меня, останавливаются, оборачиваются в мою сторону и, заулыбавшись, только качают головами. Я предполагаю, что они думают… Но мне всё равно! У меня – прекрасное настроение, и вы знаете почему…
И вот мы выходим на тропинку в поле, рожь ещё не скошена, пахнет созревшим зерном, в отдельных местах голубыми глазками светятся ещё не поникшие от времени васильки, и я, глядя на них, тихонько начинаю любимую песню отца…
«Всё васильки, васильки,
Синие, красные в поле.
Помню, у самой реки
Я собирал их для Оли…»
Отец, услышав свою любимую, останавливается и долго стоит, покуривая папиросу…
Поднимается лёгкий ветерок, слышно, как от него шуршат колоски, и мне приходят в голову слова когда-то услышанной песни…
«…Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам дорожки полевой.
Всю ночь поют в пшенице перепёлки
О том, что будет урожайный год,
Ещё о том, что за рекой в посёлке
Моя любовь, моя мечта живёт…»
А вот и речка, и я вспоминаюещё школьные стихи Никитина…
«Тишь, безлюдье вокруг,
Чуть заметна тропинка росистая…
Куст заденешь плечом
На лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая…»
«Отцы» останавливаются, смотрят на меня и только улыбаются…
–Прекращай, сынок, а то всю рыбу распугаем…
–Наверно, и мы такими были когда-то, одуревшими от счастья, – произносит, улыбаясь, отец, и они начинают разматывать удочки…
Улов наш за целый день был почти никакой: « Хватит его только на обед нашему коту Маркизу», – так резюмирует отец и добавляет:
– Это наш «Карузо» всю рыбу распугал…
В последнюю ночь перед отъездом мы снова и снова бродим по саду, вдыхая терпкие ароматы душистого табачка, цветного горошка и созревших яблок. Походив, мы садимся на скамеечку напротив кухонного окна, откуда вкусно пахнет – это её мама печёт нам в дорогу пироги. В приоткрытые створки рамы доносится трансляция концерта по радио, я вслушиваюсь: так это же моя любимая эпиталама Виндекса из оперы «Нерон»! Вот только не сразу узнаю исполнителя – Павел Лисициан или кто-то ещё? Да, да, конечно же, это он!.. Нина меня спрашивает:
– Что ты там услышал?
– Подожди, подожди, я сейчас шире открою окно…
– Это же Рубинштейн, это его опера «Нерон», там такая прекрасная музыка…
В потоке музыки нам слышны слова…
«…Пою тебе, бог Гименей –
Ты соединяешь невесту
С женихом,
Ты любовь благославляешь,
Бог новобрачных,
Бог Гименей, бог Гименей!..»
– О чём он поёт?
– Как о чём? О любви! Ведь Гименей – бог брака и любви! Гимн в его честь поют на свадьбах, жаль, что на нашей свадьбе не было пластинки с этой арией. Это он свёл нас вместе!
Она улыбается и в тон моей шутки говорит:
– Вот, оказывается, от кого нам счастье пришло! Спасибо тебе, Гименей!
Пока мы слушаем и другие произведение этого концерта, к нам подходит с яблоком в зубах и ложится у ног Нины любимая собачка Муза, смотрит с грустью на свою хозяйку и осторожно кладёт яблоко к её ногам.
– Ой, какая умница, она мне принесла подарок! Посмотри, как она будет сейчас ревновать меня к тебе.
Мы начинаем специально обниматься и целоваться, Муза урчит, вздыхает и, отвернув от нас голову, вскоре вообще уходит.
– Вот такая она у меня ревнивица. Недавно, когда ты уходил к своим родным, пришли меня поздравить мои двоюродные Толик и Женя, которые только что приехали, так эта Муза такое устроила! Она стала с лаем бросаться на них, пытаясь схватить зубами за брюки, еле «уговорили» мы её тогда. Она спокойно не могла смотреть, как братики меня обнимают и целуют, такая вот любовь у неё ко мне…
– Уже поздно, завтра нам в дорогу и нужно рано вставать, идём спать?
– Конечно, веди меня в свои «чертоги»!
Пока мы идём на сеновал, я снова на ходу читаю Есенина…
«…Беседа окончена…
Чинно
Мы выпили весь самовар.
По-старому с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал…»
– Нет, нет, шуба не нужна: нам и так жарко!
– Ой, что же мы уходим, а тебе не спел ни одного романса.
– Да, да, я готова слушать хоть до утра! Мне папа рассказывал, как ты на рыбалке пел «гимны» всему тому, что видел, и как потом вся рыба от вас разбежалась, но для меня ты пока ничего не исполнил…
– Послушай, Дима, петь гимны природе – это у тебя от древних славян?
– От них! И ещё потому, что ты рядом…
Я начинаю с романса «Средь шумного бала…», за ним следует «Скажите, девушки, подружке вашей…», «Утро туманное». Мой голос обретает какую-то силу, о которой я и не знал ранее, потом перехожу на репертуар другой тональности и начинаю любимую мною песню Тони из оперетты «Белая акация…
«…Когда я пою о любви без предела,
О людях, умеющих верить и ждать,
О гроздях душистых акации белой,
Тебе я спешу свою песню отдать!..»
После этой песни Нина обнимает меня:
– Это ведь песня от меня к тебе, правда?
– А кому же ещё?..
– Нина, а почему нам не спеть вместе дуэт Янко и Стеллы из «Вольного ветра»? Только давай там заменим имена нашими; она соглашается, и я, переходя с баритона на тенор, начинаю….
«… Нина! Я всегда и повсюду с тобой, лишь с тобой.
Нина! – Повторяет за мной прибой голубой.
Нина! В океане волны бирюза, как глаза.
В ней для меня светит взгляд нежный твой!»
…Потом своим высоким контральто начинает Нина…
«– Дима! Ты всегда и повсюду со мной, лишь со мной.
Дима! – Это ветер поёт над волной в час ночной.
Дима! Словно солнце, горя в вышине, светит мне
Взгляд твоих ласковых глаз, мой родной!»
Мы так понравились сами себе в этой роли, что, закончив петь, обнялись так же, как и герои оперетты, и расхохотались до слёз…
– Ниночка, правда, здорово получилось?
– Да, я сама от себя этого не ожидала!
– А почему ты не расскажешь о своих любимых певцах или певицах?
– Ой, ты снова будешь улыбаться: это и не Лемешев и не Великанова, а Таня Шмыга и Ниночка Дорда.
– Так они и мне нравятся…
– Как-нибудь я что-то тебе напою из их репертуара, особенно мне по душе, как поёт в опереттах Таня Шмыга, ею можно слушать без конца…
В конце «концерта» я пою «Заветный камень». На звуки наших песен выходят на крыльцо все, кто был дома, стоят и слушают…
«…Тот камень заветный и ночью и днём
Матросское сердце сжигает огнём,
Пусть свято хранит мой камень гранит,
Он русскою кровью омыт…»
После этого куплета подходит к нам её отец, обнимает и благодарит меня за эту песню:
– Спасибо тебе, я там воевал, всё видел своими глазами, песней, конечно, не всё расскажешь…
Когда отец уходит, Нина обхватывает меня за шею, расцеловывает:
– Мой дорогой, твои романсы – это просто чудо! Я поняла: в них были те слова, которых ты ещё мне не успел сказать…
Рано утром её мама (ой, тёща!) будит нас. Быстро пьём чай с моими любимыми пирогами с яблоками и маком. И вот у ворот уже сигналит «козлик», я выбегаю: да это же дядя Шура, он приехал с моей мамой! Прощаемся со всеми (с отцом, своими братьями и сёстрами я простился вчера), и дядя Шура везёт нас на аэродром. По дороге мне в голову настойчиво лезет песня, и я никак не могу от неё избавиться…
«…Вспомни, о чём мы мечтали,
Как мы смеялись тогда.
Вспомни, как вдаль улетали
Мы из родного гнезда.
Ах, как далёк
Тот городок –
Путь между нами пролёг…»
Все притихают, слушая моё мурлыканье, даже спокойный дядя Шура (это мамин двоюродный брат) оборачивается и задает молчаливый вопрос: «а что это с ним?»
А вот и аэродром с полосатой кишкой, прощаемся, и через несколько минут мы уже в воздухе на маленьком «кукурузнике» летим по направлению на Брянск.
Из Брянска мы разъезжаемся в свои города, куда нас распределили по назначению, чуть позже – мы вместе в городке, куда меня направили на работу. Через годик у нас появляется малышка – копия мамы. Через пару лет – снова девочка и такая же красивая, вся в неё, в мою любовь… Проходит много лет в трудах и заботах, и вот у нас уже две внучки, и они тоже похожи очень и очень на свою бабушку…
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ну и расфантазировался мой мозг!
– Остановитесь, писатель, этого ведь не произошло!
Но мне всё равно жаль своих героев…
Я не могу их оставить один на один с тем, что случилось и что не случилось когда-то, я должны дать хоть какой-то шанс… ведь в руках у меня ЕЁ телефон, я помню его наизусть – 812…
И я уже дальше рисую сцену предстоящей встречи уже в Петербурге, я не могу никак остановиться… Вот эта картина перед Вами, уважаемый читатель…
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Мы по телефону назначаем встречу также на Дворцовой у «столпа». Я приезжаю чуть раньше и останавливаюсь поодаль. С другой стороны площади появляется женщина. Подойдя к «столпу», она останавливается и смотрит на часы. И вот эта минута наступает, я быстрым шагом иду, нет, неправда! – бегу навстречу этой остановившейся фигуре. Да, да, это точно она! Мы узнаём друг друга, видимо, по каким-то чертам или по улыбке… Останавливаемся в полушаге:
– Ну, здравствуй, Нина, это ведь ты?
– Это – я, как ты узнал меня?
– Ты знаешь, я тебя узнал бы, наверно, из тысячи других женщин!
И словно спохватившись, мы протягиваем быстро друг другу свои руки, наши ладони становятся влажными от волнения, мы не знаем с чего начать… Она быстрее меня преодолевает волнение и с улыбкой начинает первой:
– Ты, наверно, не думал, что я такая, ну, а если сказать честнее – немолодая? Ведь ты помнишь меня совсем девчонкой. Да, я тогда не пришла, а потом и ты не пришёл. Вероятно, это было по-честному с обеих сторон. Между прочим, я ведь и на следующую встречу тоже не пришла. Ты об это даже и не узнал. А знаешь почему? Я безумно уже была влюблена в своего будущего мужа и не хотела, как и ты, обманывать себя и любимого человека… Могло ли у нас с тобой получиться что-то серьёзное – не уверена, да и ты, видимо, тоже. Ты хоть был влюблён в меня заочно, а я узнала о твоей симпатии ко мне через девчонок.
Я слушаю её спокойный длинный монолог, видно было, что волнение у неё уже полностью исчезло…
– Что ж мы стоим, пойдём вот в тот ресторанчик и поговорим, – предлагает она, почему-то не называя меня по имени.
–Да, да, конечно, – охрипшим голосом соглашаюсь я.
Мы заказываем ужин, шампанское и коньяк. После первого тоста: «за встречу», она рассказывает о своём прекрасном муже, детях и внучках. Этим рассказом она как бы утверждает: всё было сделано правильно, и жалеть ей не о чем. О моей семье она ничего не спрашивает. Потом, видимо, немножко захмелев, глядя мне прямо в глаза, она задаёт вопрос:
– Ты, Дима, всё молчишь, как всегда, а почему? Можно, я тебе скажу то, что ты думаешь, но боишься сказать:
«Зачем я назначил эту встречу? Не такую я хотел её видеть. Ведь было бы лучше, если бы всё осталось в мечтах и грёзах. Правду говорили древние мудрецы: «в одну и ту же реку нельзя войти дважды». Что свершилось, то свершилось… Ведь браки совершаются на небесах…»
– Ну что, я угадала твои мысли?
Я почти вскакиваю из-за стола, хочется броситься к ней, задушить в объятьях и крикнуть: нет! Удерживает меня от этого только её холодноватый и уже почти равнодушный, как мне показалось, тон… После её слов у меня дрожат губы и руки… Срывающимся от волнения тихим голосом я только и смог сказать, запинаясь:
– Нет, на этот раз, я думаю, ТАМ, на небесах, точно произошла ошибка…
Видимо, чтобы как-то смягчить обстановку, она, немного смутившись, предлагает:
– Время позднее, предложи какой-нибудь тост, и будем расставаться…
Голова у меня совсем не работает, и я не мог ничего умнее придумать и предлагаю:
– А давай выпьем за то, чтобы все твои и мои были здоровы!
Она усмехается:
– Какой замечательный тост, как в знаменитом фильме…
–Может быть, зайдём ко мне в гостиницу, это здесь рядом? – делаю я предложение каким-то неуверенным тоном.
– Ну, что ты – это уже совсем лишнее…
Ресторан пустеет, я рассчитываюсь за ужин, выходим на улицу почти последними и направляемся к стоянке такси; машин и ожидающих пассажиров пока нет. И тут мы спохватываемся оба, видимо, сообразив: что ж так буднично расстаёмся, ведь это, вероятно, навсегда! Для чего была тогда эта встреча? Мы быстро и одновременно, как и при встрече, протягиваем друг другу руки, она первая делает шаг ко мне и приникает головой к моему плечу, а я, как сумасшедший, впиваюсь губами в её шею. Долго стоим мы в таком оцепенении, я никак не мог оторваться от неё и вдыхаю и вдыхаю запах её тела. Подъезжает такси, таксист смотрит на нас, улыбается и терпеливо ждёт.
– Ну, что, пора, – шепчет она мне в ухо, легонько похлопывая ладонью по спине, отрывает голову от моего плеча, несколько раз жадно и так быстро целует меня в губы, обхватив мою голову руками, что я не успеваю ответить ей тем же, и быстро садится в приоткрытую дверь такси. Мне только удаётся услышать часть названного таксисту адреса – «проспект маршала…» Дверца такси захлопывается, и около меня остаётся только лёгкий запах её духов…
После отъезда такси я долго стою, оглушённый её таким страстным поцелуем, какого мне ещё в жизни никогда не дарил. В голове мелькает мысль: возможно, этот холодноватый тон за столом в ресторане – всего лишь искусная маска? Может быть, она, как и я, поняла: ТАМ произошла ошибка? Почему я ей не рассказал о своей дальнейшей судьбе после отъезда из Ленинграда?
А произошло вот что. Моя однокурсница Люда, которая, как мне тогда казалось, была в меня влюблена, «погибает», не устояв перед домоганиями, как сейчас говорят, «секс-символа» института. Он был, конечно, вне конкуренции: косая сажень в плечах, спортсмен и красавец (но уже не комсомолец, а – коммунист). Он сводил с ума многих девочек, но до конца свёл только мою… А я женился только в сорок лет на своей сослуживице, и, как мне кажется, полюбил её, а она, по-моему, просто позволила себя любить. У нас родились двойняшки – «девочка и ещё девочка», а теперь у нас уже четыре внучки, и все они, как сказала бы моя мама, «нашей породы».
А вот эта встреча у «столпа» с моей детской мечтой, и этот её прощальный поцелуй, что это значит? Я так до сих пор и не могу разобраться…
Возможно, её честный ответ мне, если бы он был, походил бы на ответ Татьяны самой себе, когда она в главе XLVII «Евгения Онегина» признаётся:
«…А счастье было так возможно…
…………………………………………………..
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна».
Мне же после этой сцены расставания ничего на ум не приходит, кроме слов из песни Рощина из кинофильма «Разные судьбы»…
«…Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние?..»
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Прошла неделя. Я писал, переписывал… Черновики летели в камин…
– Писатель, Вы всё творите? – это голос моей жены из спальни, она последнее время увлеклась Буниным и сейчас читает его рассказ «Таня»…, – камин уже догорел…
Жена с юмором и критикой относится к «творчеству», возникшему у меня на склоне лет и, подчёркивая эту иронию, иногда называет меня не по имени, а «писателем» и на «Вы», а я называю жену, тоже в шутку – «критик Белинский номер два».
Я, отбросив плед, встал, нервно заходил по комнате и вслух громко заговорил сам с собой:
–Как-то нелепо произошло их расставание, неужели они больше не встретятся… так не должно быть…
–Вы это с кем говорите, писатель, ведь уже спать пора, – это снова голос жены…
–Послушай, дорогая, я только что расстался с прекрасными героями моей новеллы, а так было жаль…
–А что тебе мешает вновь встретиться с ними? Ты же писатель, всё в твоих руках…
–Да, пожалуй, ты права… пойду посмотреть на эти, сегодня очень уж звёздные «небеса», которые так жестоко обошлись с полюбившимися мне героями…
Ночь была действительно звёздная. «Большая Медведица» стояла почти над головой, и я, посмотрев на бесконечный млечный путь, сделал для себя вывод:
А прав был ныне покойный писатель Василий Аксёнов, сказавший как-то: «…порой и сам не знаешь, куда тебя заведут твои герои в твоих же произведениях…» Нечто подобное происходит сейчас и у меня… видимо, нужно идти спать, может, к утру что-то и прояснится…
Поутру я вышел во двор и не увидел соседних домов – туман плотной стеной стоял вокруг… Мой бы герой сейчас точно начал исполнять романс на слова И.С. Тургенева…
«Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые…
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…»
– Да, Иван Сергеевич так написал, что ещё многие поколения певцов будут исполнять этот романс на его стихи, ведь в их самих – так много какой-то внутренней музыки…
За ночь ни я, ни мои герои так ничего и не придумали, и приходится мне ставить не многоточие, что я частенько делал, а точку в нашей повести, что я и делаю, мой дорогой читатель.
Ленинград – 1960 – С-Петербург 2010.
P.S. Несколько лет спустя мне от моего друга стало известно, что реальная встреча прототипов этой повести всё же состоялась, но где и при каких обстоятельствах, он мне не поведал…
