Александр Шерстюк

НА СТАРОМ ЕВРЕЙСКОМ КЛАДБИЩЕ                        

 

Неведомо, сколько лет

 

этим памятникам,

 

круглым камням-жерновам,

 

смоловшим те поколенья,

 

что видели, может быть, Хмельницкого и Скоропадского,

 

их казакам вино в шинках торговали,

 

да и сами пали.

 

                        М. Козаков, ты чушь не городи,

                        по телеку ты выразился так:

                        – Да, «Жизнь прожить – не поле перейти», –

                        сказал однажды гениальный Пастернак*.

 

 

                         

  

 

Камни, как после отступления ледника,

 

разбросаны там и сям,

 

с непонятными красивыми иврит,

 

стоят вкривь и вкось среди кустиков,

 

среди рухнувших старых берёз

 

и на лужайке,

 

где каждый вечер пасутся

 

пегая кобыла и вороной сосунок-лошадёнок

 

(а хозяин на пеньке неподалёку

 

разговаривает по мобильному телефону).

 

  

 

 

Один каменный кругляк

 

лежит плашмя, заподлицо с дорогой,

 

прямо на «проезжей части»,

 

травянистой, по которой изредка

 

прокатится совхозная телега.

 

 

 

 

Да, телега!

 

Именно на таких деревянно-спицевых колёсах,

 

которые оковывал стальными ободьями-шинами

 

мой отец,

 

лучший на всю большую округу кузнец,

 

Петрович.

 

И оковывал он эти колёса

 

на одном из камней-памятников,

 

привезённом с еврейского кладбища,

 

этого, Стародубского.

 

Залман, дружок, подмог.

 

Кладбище и тогда, задолго до Холокоста,

 

было заброшено.

 

 

 

 

                            Не говори, М. Козаков, не говори,

 

                        что врос ты в русскую культуру.

 

                        Врастая в землю русскую, ори.

 

                        Забудут всех. И будут ездить фуры.

                          

* Эти слова известного артиста, вернувшегося в Россию после Израиля,

оказавшегося для него в творческом плане неуютным, датируются 10.7.2008.

Я побывал на кладбище в конце мая-2008.

Фото автора